Я увидел, как вздулось ее тонкое матовое горло, пропуская вино.
— Даю, — сказал Куку.
Мы сидели за столом в таком порядке; с левой стороны — гетман, затем — Агида, которую он обнимал за талию с развязностью истого аристократа, потом
— Какамбо, туземка и двое негров, с важным и внимательным видом следивших за игрой; справа находились: Сидия, я, старая маникюрша Розита, цырульник Барбуф, другая чернокожая женщина и двое белых туарегов, таких же серьезных и сосредоточенных, как и их симметрически сидевшие, с моей стороны, товарищи.
— Беру, — ответил гетман.
Сидия отрицательно покачала головой.
Куку дал гетману четверку, а себе вытянул пятерку.
— Восемь! — крикнул Беловский.
— Шесть, — сказала красивая Сидия.
— Семь, — вывернул свои карты Куку. — Одна табло платит другому, — холодно прибавил он.
— Дублет! — заявил гетман.
Какамбо и Агида последовали его примеру. На нашей стороне партнеры были сдержаннее. Маникюрша, например, не делала ставок больше двадцати франков.
— Я требую, чтобы оба табло играли ровно, — невозмутимо сказал Куку.
— Какой невыносимый субъект! — выругался граф.На, лопай! Теперь ты доволен?
Куку дал карту, открыв себе девять.
— Честь спасена! — заорал Беловский. — У меня восемь…
У меня было два короля, и потому я не обнаружил ни малейшего неудовольствия. Розита взяла у меня из рук карты.
Я взглянул на сидевшую справа от меня Сидию. Ее длинные черные волосы ниспадали густыми волнами ей на плечи. Она была, действительно, очень хороша, будучи слегка навесела, как и все это фантасмагорическое общество.
Она тоже посмотрела на меня, но украдкой, словно пугливый зверек.
«А! — подумал я. — Она, кажется, меня боится. На лбу у меня, должно быть, написано: „Посторонним охота воспрещается“.
Я коснулся ее ноги. Она испуганно ее отдернула.
— Кто прикупает? — спросил Куку.
— Мне не надо, — ответил гетман.
— Мне довольно, — сказала Сидия.
Повар вытянул себе четверку.
— Девять, — произнес он.
— Эта карта попала бы ко мне, — воскликнул граф, крепко выругавшись. — Ведь у меня было пять… вы понимаете… пять. Ах, и зачем только я поклялся тогда его величеству императору Наполеону III, что никогда не буду прикупать к пяти. Бывают минуты, когда я страшно от этого страдаю… Вот увидите: сейчас эта скотина Куку покажет нам кукиш.
Он был прав, ибо негр, к которому перешли три четверти всех ходивших по столу фишек, поднялся с важным видом на ноги и вежливо откланялся компании:
— До завтра, господа!
— Убирайтесь все отсюда! — крикнул гетман Житомирский. — Останьтесь со мной, господин де Сент-Ави.
Когда все удалились, он снова налил себе большой стакан вина. Потолок зала был окутан серым дымом.
— Который час? — спросил я.
— Половина первого… Но ведь вы не покинете меня… ведь, нет, мой друг… мой дорогой друг… У меня очень тяжело на сердце, очень тяжело…
Он плакал горючими слезами. Полы его сюртука, распластавшись, позади него, надвое, казались большими зеленоватыми крыльями какого-то насекомого.
— Неправда ли, как хороша Агида, — заметил он, не переставая плакать. — Вы не находите, что она напоминает, — будь она немного посветлее, — графиню де Терюэль, прекрасную графиню де Терюэль, Мерседес, — ту самую, которая в Биаррице купалась голою перед утесом Святой Девы, узнав, что князь Бисмарк стоял на дамбе… Вы ее не помните? Мерседес де Терюэль?
Я пожал плечами.
— Да, это правда. Я и позабыл, что вы были тогда совсем ребенком. Вам было года два-три. Да, вы были ребенком! Ах, друг мой! Быть современным такой эпохи и закладывать банк здешним дикарям… Я должен вам рассказать…
Я встал и слегка оттолкнул его от себя.
— Останьтесь, останьтесь! — молил он. — Я расскажу вам все, что вы захотите, расскажу о том, как я появился здесь, обо всем, чего я никогда не рассказывал никому. Останьтесь! Я чувствую потребность излить свою душу в лоно истинного друга. Повторяю, я вам расскажу oбо всем. Я вам доверяю. Вы
— француз, вы — дворянин. Я знаю, что вы ей ничего не передадите…
— Ничего ей не передам? Кому?
— Ей.
Его язык начал заплетаться. В его голосе мне почудились нотки страха.
— Кому?
— Ей… ей… Антинее! — пробормотал он.
Я снова опустился на свое место.
XIII. ИСТОРИЯ ГЕТМАНА ЖИТОМИРСКОГО
Граф Казимир дошел до того состояния, когда пьяный человек становится серьезным и искренним.
С минуту он собирался с мыслями, после чего начал нижеследующий рассказ, который я передаю, глубоко сожалея о том, что не могу точно воспроизвести его бесподобные архаизмы.
— Когда мускатный виноград снова порозовеет в садах Антинеи, мне исполнится шестьдесят восемь лет. Очень печально, мой дорогой друг, когда съедаешь свои доходы слишком рано. Неправда, будто в жизни всегда и все можно начать сначала. Как горько, после незабвенных дней в Тюильрийском дворце в 1960 году, дойти до того положения, в каком я нахожусь теперь!
Однажды вечером, незадолго до войны (я помню, что Виктор Нуар еще был жив), несколько очаровательных женщин, имен которы я не произнесу (фамилии их сыновей я встречаю иногда в светской хронике «Gaulois»), высказали мне желание потолкаться среди настоящих лореток. Я привез их на бал в «Grande Chaumiere». Тамошняя публика состояла из начинающих художников, студентов и веселых девиц. Посредине зала кафешантана несколько пар отплясывали такой канкан, что чуть не/касались своими ногами висевших на потолке люстр. Мы обратили особенное внимание на одного малорослого молодого брюнета, одетого в потертый сюртук и в клетчатые брюки, не имевшие, по-видимому, никакой связи с подтяжками. У него были косые глаза, жидкая бородка и грязные, жирные, точно слипшаяся черная патока, волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70