Измором человека брать нельзя, ничего из этого хорошего не получается. Завоевывать, добиваться - это все одни слова. Надо, чтоб тебя любили, а если не любят - добивайся - не добивайся...
Леша лежит на диване в своей комнате и не зажигает света. Лежит и думает обо всей этой чертовщине.
- Сынок, - слышит он голос отца, - тебя к телефону. В одних носках Леша идет в коридор и лениво берет трубку. Таня ему никогда не звонила, ее звонка он не ждет.
- Да? - говорит он.
- Леша? Это Катя говорит. У меня важное сообщение. Леша, - тут она понижает голос, - лучше бы ты пришел к нам, но если тебе некогда, я скажу. Слушай, я буду говорить тихо. Тимофей... Акулина...
- Что? Что?
- Тимофей, Акулина, Тоня, мягкий знак, Яков, Нина, Александра.
- Катерина, брось выкамаривать.
- Нет, я просто, чтоб ты понял. Татьяна Сергеевна просит тебя зайти, надо, чтобы ты выступил у нас в классе в ноябрьские праздники. Это будет не очень скоро. Только все равно зайти надо сейчас.
Леше становится горячо внутри, горячей стала даже телефонная трубка.
- Есть, - говорит он беспечно. - Куда зайти - в школу? Домой?
- Она сказала - на твое усмотрение.
- Спасибо, Катя. Целую тебя. Ауфвидерзеен!
Какое же будет его усмотрение? "Пожалуй, надо зайти сегодня", - говорит он себе, натягивая сапоги. Неловко заставлять ждать. Тем более - дело. Он уже выступал однажды в школе перед девочками. Но с тех пор много воды утекло, теперь он стал умнее и выступит как надо.
- До свиданья, мама, не горюй, - говорит он, на ходу целуя Нину Викторовну.
Он почти скатывается с лестницы, хватает у себя в Серебряном переулке такси и мчится к Тимирязевскому парку.
Ему открыла Таня. Она была в серой юбке и белой кофточке, стянутой в талии широким поясом. У горла большая белая брошка, и на брошке нарисованы два зонтика - красный и синий.
- Явился по вашему приказанию, - сказал Леша, снимая шинель.
Ого! Печка топится! И правда, прохладно. В печке плясало красно-синее пламя, шторы были опущены, горела только настольная лампа. Лешу сразу охватило ощущение покоя и уюта. Он сел на скамейку у печки, а Таня на тахту, покрытую каким-то полосатым пледом.
Хорошо было глядеть на нее, ему так давно этого не хватало. И нисколько не хотелось говорить. Вот просто сидеть и видеть нежное живое лицо. Оно очень русское, черты мягкие, и нос чуть вздернутый. И странно, неожиданно глядят с этого лица темные удлиненные глаза, прямо египетские глаза.
Таня повернулась к огню. Освещенная розовым светом пламени, кожа казалась прозрачной, прозрачными были и странные длинные глаза, приподнятые к вискам. "Самое тихое, самое теплое место на свете..." - подумал Леша. Но первое слово, которое она произнесла, тотчас разрушило ощущение уюта и тишины.
- Коля Зимарев... - сказала Таня.
- Отставить Зимарева, - раздельно произнес Леша.
- Простите, Алеша. Я должна вас предупредить, это очень серьезно. Коля Зимарев говорит...
- Я не желаю слышать, что говорит Коля Зимарев.
- Но послушайте... Коля хочет вас предостеречь, вы к нему несправедливы. Из Германии пришли какие-то письма. Вам говорит что-нибудь такое имя - Валя Полунина? Коля говорит, что эта Валя... Кровь бросилась Леше в голову.
- Зимарев не смеет произносить имя Вали Полуниной. Понятно? Валя - не его забота.
- Она ваша забота?
- Да, моя.
- Но почему же тогда... - робко сказала Таня. - Простите, Алеша, Валя это девушка, которую вы любили?
- Валя, - грубо сказал Леша, - это девушка, с которой я гулял. И перед которой я виноват. Ясно?
- Не очень. А девушка - немка? Коля говорит...
- Я уже сказал вам, я не желаю слушать, что говорит Коля. Если вы еще раз произнесете это имя...
- Я не могу не произносить этого имени. Он хочет вас предостеречь, помочь вам, а вы...
- А я ухожу.
Леша сдернул шинель с крючка и оборвал вешалку.
- Послушайте, - тихо сказала Таня и положила руку ему на плечо. Он отшвырнул эту руку и, толкнув ногой дверь, уже за порогом сказал:
- Если вы взяли на себя такую миссию предостерегать...предупреждать... и все такое прочее, предостерегите лучше Зимарева. Скажите, что если он не уймется... Вылечу из академии, сяду, наконец, но ему покажу, как впутывать Валю в свои гнусные махинации.
- Вы слышали, Александра Константиновна? - сказала, улыбаясь, Прохорова. Саша уже знала: когда Прохорова улыбается - это не к добру.
Вот и сейчас, улыбаясь своей улыбкой, вестницей чужой беды, она сказала:
- Вы слышали, Александра Константиновна? Доктора Гуревича посадили.
- Нет?! - сказала Саша.
- А вы что, знали его? Я-то знала. Ну не то чтобы очень уж близко, но все же. Он принимал ребенка у моей знакомой, тоже, между прочим, медицинский работник. Так вот, и она считает, что он - подозрительная личность, этот Гуревич. И недаром в его родильном доме столько смертных случаев...
- Замолчите! - сказал доктор Королев. - Замолчите! - Он стоял к ним спиной в своем белом халате и перебирал что-то в шкафу с медикаментами. Сейчас он обернулся и посмотрел на Прохорову с холодной ненавистью. Замолчите! - повторил он и тут же, чтобы не сказать большего, вышел в соседнюю комнату.
- Почему это я должна молчать? Какие все ученые стали! Я правду говорю. Вчера, в воскресенье, я делала маникюр, и вся парикмахерская об этом говорила. Правда - она глаза колет.
Саша молчала. Разговаривать с Прохоровой было бесполезно, как со стеной или камнем. Но ненависть, которой Саша в себе не знала, заставила ее на минуту поднять глаза, и Прохорова тотчас сказала:
- Вы что так смотрите, будто убить собрались... Замужняя женщина нехорошо. О ваших отношениях с Королевым в больнице уже поговаривают, того и гляди до мужа дойдет. При двоих-то детях не так просто устроиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97