Я прочла:
«Я отец ученика 9-го класса Горчакова Владимира. По роду своей службы ходить в школу и справляться у вас о состоянии учёбы своего сына я не могу, а поэтому у меня единственная возможность следить и принимать соответствующие меры только через табель, который еженедельно отражает всё. Если посмотреть табель, то видно, что вы в течение ноября и начала декабря даже не соизволили взглянуть в табель, а в то же время предъявляете претензии родителям в том, что они не интересуются учёбой своего ребёнка. Я настаиваю ответить мне по этому вопросу, что даст мне возможность решить мои действия в дальнейшем».
Минуту я молча стояла перед Любовью Александровной, не зная, что сказать, не решаясь вернуть ей этот желтоватый прямоугольник, исписанный небрежным почерком, с замысловатой подписью в нижнем углу.
Вечером, вернувшись домой, я включила радио, выдвинула ящик письменного стола и принялась наводить порядок. Отложила в сторону письма брата – их я перечитывала редко. Выбросила какие-то залежавшиеся, ненужные бумаги. Наконец извлекла из дальнего угла пачку писем Анны Ивановны и стала читать одно за другим. Вот оно, наконец, то, которое я искала.
Это письмо написала мне Анна Ивановна почти два года назад, когда я кончала институт. «…Не буду напутствовать и наставлять тебя, – писала она, – не стану давать тебе советов. Ты сама всё знаешь, и жизнь и работа ещё многому научат тебя. Я только хочу сказать: ты – учитель, помни об этом с гордостью. Пусть никогда не изменит тебе чувство собственного достоинства. Не позволяй ни поступать, ни говорить с тобой грубо и бестактно, иначе ты унизишь не только себя, но и свой светлый, благородный труд. Не отступай, когда права, свято храни своё достоинство. Не забудь: ты – учительница, а тот, кто носит это имя, по праву может этим гордиться».
Это были справедливые слова. Но ведь одно дело – понимать, и совсем другое – суметь отстоять своё достоинство. Как поступит Любовь Александровна? Как поступила бы я на её месте? Этого я не знала…


* * *

После зимних каникул в мой класс пришёл новенький – Валя Лавров. Он был светловолосый и синеглазый с тёмной родинкой на щеке, оттенявшей нежный румянец. С первых дней он поразил меня тем, что охотно и весьма самоуверенно рассуждал на любую тему. О чём он только не судил с необозримой высоты своих двенадцати лет! Однажды, развернув принесённую из дому «Литературную газету», он сказал Лёве:
– А Маршак переводит совсем недурно.
– Я бы даже сказал, что он это делает хорошо, – не без юмора возразил Лёва.
И Валя снисходительно согласился:
– Да, пожалуй…
Ребята с любопытством прислушивались к этому взрослому, умному разговору. И хотя это было жестоко с моей стороны, я всё-таки спросила:
– А какие его переводы ты знаешь?
Пауза паузе рознь. Эта была такой длинной, что не могла не скомпрометировать Валю. Его щёки залились густой, жаркой краской. А Горюнов с улыбкой продекламировал:

Три мудреца в одном тазу
Пустились по морю в грозу.
Будь попрочнее
Старый таз,
Длиннее
Был бы мой рассказ.

Все засмеялись. И хотя мне очень хотелось сказать, что ничего не следует повторять с чужих слов, когда не знаешь сам, о чём речь, я удержалась: не стоило пригвождать бедного Валю к позорному столбу.
Валя сразу поразил ребят ещё и тем, что приезжал в школу и возвращался домой в блестящем светлосером автомобиле – марка эта была ещё новостью. Как-то мальчики окружили машину, наперебой обсуждая её достоинства. Особенно горячился Борис, доказывая, что по сравнению с этой машиной все остальные безнадежно устарели. Он обследовал серого, сверкающего, как зеркало, красавца вдоль и поперёк, полез даже под кузов и наконец встал, встрёпанный и довольный, отряхивая снег со своей ушанки.
– А ход у неё хороший? – осведомился он у Лаврова.
– Превосходный, – ответил Валя и как любезный хозяин распахнул дверцу: – Садись, поедем до моего дома.
Боря не заставил приглашать себя дважды. За ним тотчас влезли в машину ещё трое ребят. Они приготовились прокатиться если и не на другой конец города, то, во всяком случае, довольно далеко. Но их ждало жестокое разочарование: через три минуты машина остановилась у большого, всем знакомого дома, мимо которого многие проходили дважды в день; здесь-то, совсем близко от школы, и жил Валя Лавров.
Ребята вернулись в школу несказанно удивлённые: надо же – он живёт за углом, а за ним машину присылают!
С того дня Вале не давали проходу:
– Эй, Лавров, ты в буфет сам пойдёшь или станешь машину ждать? Лавров, тебе, пожалуй, до доски не дойти – проси, чтобы машину подали!
Надо отдать Вале справедливость: у него был большой запас добродушия – он не обижался, не пробовал ответить резкостью, но всё же чувствовал себя неловко.
Ещё один случай подорвал Валину репутацию. В день дежурства ему пришлось подмести класс. Плачевное это было зрелище! Ребята столпились в дверях и с любопытством смотрели: Валя взял щётку неумело, осторожно, пожалуй даже с опаской, словно это была не щётка, а бритва, и стал мести прямо себе на ноги.
– Что это ты как подметаешь? – не выдержал Лабутин.
Валя попытался ответить что-то вроде того, что он не девочка и домашнее хозяйство не его специальность, но подобные рассуждения в нашем классе давно уже вышли из моды.
– Одно слово – руки-крюки! – сказал Савенков. – Только и умеешь на машине разъезжать…
Постепенно обнаружилось, что этот самоуверенный мальчик, рассуждающий так гладко, по-взрослому, учится неважно: он с трудом удерживался на той грани, где тройка, того и гляди, может превратиться в двойку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81