В носу назойливо присутствовал запах пота, но это не мешало вдруг обострившемуся обонянию уловить сотни других ароматов. Они проникали отовсюду: с палубы, с моря, а может, и с самого морского дна… Это были запахи его жертв!
Конан задрожал.
Руки, способные шевелиться разве что в запястьях, пылали, точно погруженные в кипящее масло. Они были крепко привязаны к бедрам, и варвар чувствовал… нет, слышал, как уродливые пальцы растут, разрывая кожу. То же самое происходило с ногами, которые безобразно кривились, приобретая форму обезьяньих лап. Длинные пальцы корчились и извивались, как черви, покрываясь все той же белой шерстью.
Конан пытался кричать, но из груди вырывалось одно лишь утробное бульканье. Лоб и нос испытывали разрушительное давление, как будто внутри черепа что-то раздувалось и пухло, пытаясь выйти наружу через лицо. Почувствовав во рту вкус крови, он провел языком под надтреснутым деснам, поражаясь тому, сколь остры теперь были его зубы. Нижняя челюсть безобразно выдвинулась вперед, растягивая кожу со звуком, похожим на тот, что издает разрываемый на части ремень.
Неведомая сила выдавила из груди воздух и прогнула спину дугой. Стальная клешня вцепилась в ребра и принялась растягивать их, причиняя адскую муку.
Истошный вопль в конце концов нашел свой путь сквозь сеть пересохших связок, напоминая скорее рев зверя. Извиваясь и корчась, Конан силился порвать свои путы до тех пор, пока сухое днище под ним не разлетелось в щепки. Киммериец шумно грохнулся на пол и прокатился через весь трюм. Кровь начинала циркулировать по онемевшим ногам.
Сдавив ладонями виски, он устремил свой взор к мутному желтоватому лику и взвыл, пугаясь собственного крика. Память была окутана густой пеленой, и варвару никак не удавалось припомнить, где он мог слышать этот рев прежде. Сознание неумолимо ускользало прочь, унося последние воспоминания о человеческой жизни. Повинуясь безумному инстинкту, Конан обрушил свои массивные кулаки на дубовый крэйт, превращая его в груду щепок. На какой-то миг память вновь вернулась к нему, и он узнал тот страшный вой. Подобный звук издавала огромная хищная обезьяна, которую он повстречал в лесу несколько лет назад. Тварь разорвала на куски дюжину бамбулийских охотников, прежде чем издохнуть утыканной копьями, словно дикобраз.
В следующий миг сознание окончательно провалилось в бездну, оставляя в мозгу варвара лишь страх и лютую ненависть ко всему живому. Боль в висках и раненой голени более его не тревожила. Нос жадно втягивал сладкие запахи, что витали повсюду. Запах теплой крови и свежего мяса! Чувства варвара обострились настолько, что он слышал, как за толстой дубовой дверью в груди молодого стражника бьется сердце.
Конан облизнулся.
Обуреваемый безумной яростью, он бросился на преграду, отделявшую его от жертвы. Тяжелое плечо с треском высадило дверь, выворачивая доски, усеянные ржавыми гвоздями. Изумленный стражник отлетел в сторону.
Не давая часовому опомниться, Конан схватил его за шею и, приподняв над полом, принялся душить. Он не разжимал пальцев до тех пор, пока глаза несчастного не вылезли из орбит, застыв в стеклянном немигающем взгляде. Затем, разорвав жертву когтями, он принялся жадно пихать в рот куски теплого мяса.
Пока Конан продолжал свою чудовищную трапезу, палуба наверху наполнилась криками, смешанными с лязгом оружия и гулким топотом ног.
Варвар оставил выпотрошенный труп и повернулся на шум, предвкушая появление новых тщедушных розовокожих зверьков. Он с наслаждением представил, как растерзает их тельца и перемелет зубами кости.
Конан прыгнул к лестнице, ведущей наверх, и выжидающе притаился. Он согнул колени и напряг пружинистые мышцы икр, которые были в два раза толще бедер обычного человека. Прежде чем матросы ступили на край лестницы, Конан прыгнул на палубу. Доски жалобно задрожали под его весом. Жгучее сияние ослепило глаза. Варвар взглянул на черное небо и увидел причину своей боли – бледный диск, горящий мутным холодным огнем. Сейчас он потушит его кровью жалких мягкотелых тварей, которые окружили его со всех сторон. Этих ничтожеств с лихвой хватит, чтобы утопить проклятое светило в море крови.
Пятеро гребцов угрожающе замахнулись мечами. На руках, сжимавших клинки, вздулись узлы мышц, приобретенных за долгие годы корабельной службы. Вендийцы не держали на борту рабов, набирая в поход лишь крепких, выносливых мужчин с исключительными боевыми способностями, положившими конец карьере не одного пирата. Но даже опытные воины не могли не содрогнуться при виде огромного, вымазанного в крови чудовища, нависшего над их головами. Только их число придавало им храбрости, и они бросились вперед как один.
Клинки засвистели в ночном воздухе. Но Конан по-кошачьи ловко отпрыгнул назад, приведя атакующих в крайнее замешательство. Он вытянул свои длинные лапы и выхватил из толпы ближайшего моряка. Затем на глазах у изумленных товарищей он вырвал его руку из сустава и вместе с мечом выбросил в море. Лишившийся руки мужчина упал на колени и, сжимая бьющее кровью плечо, завопил, как грешник в аду.
Похолодевшие моряки тем не менее снова бросились вперед, стараясь зажать Конана в тесном носу корабля. С кормы к ним спешила подмога.
Вцепившись в лодыжку распростертого гребца, Конан поднял несчастного над головой, подставляя под удары занесенных мечей.
Живой щит принял на себя смертоносный шторм. Его товарищи остановили свои клинки слишком поздно и теперь любовались проделанной работой.
Воспользовавшись замешательством, Конан швырнул мертвое тело в толпу, сватав на пол сразу двоих и выбивая мечи из рук еще нескольких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75