Тем более, что отвечать что-то надо…
– А ничего особенного. Лабуда. Меня оскорбили, и я посчитал своим долгом ответить на оскорбление, – ушел от конкретики в высшие нравственные проблемы Черевач.
– Ты уже без моего ведома начинаешь предпринимать какие-то шевеления, гаденыш? – Козельский, без сомнения, специально подобрал этот уничижительный термин, чтобы дать понять уровень поступка. – Но тебе платят за то, что ты служишь мне, а не себе лично. Собой ты можешь подтирать себе же задницу, но не более того. Тебе ясно?
– Извините, но и я не тумбочка, – неожиданно даже для себя вместо извинений пошел на обострение конфликта Иван.
Еще вчера это было бы невозможным, еще вчера он тысячу раз подумал бы, как загладить вину. Да и самой вины бы не было, он просто не допустил бы ее. А сегодня вдруг произносит такие слова! Его обидели напоминанием, кому он служит? Но он знал это и раньше. Единственное, что раньше его так пренебрежительно не тыкали носом в грязь. А это, оказывается, тоже имеет значение. Потому не очень-то страшно оказаться вышвырнутым на улицу. И это не бравада, а нормальное человеческое уважение к себе. Всегда говорят, что приятнее строить мосты, но, оказывается, сжигать их – не меньшее удовольствие. Сожженные мосты концентрируют волю…
Ответ, как и ожидалось, более чем не понравился Козельскому. По нему – так тумбочки все, кто получает деньги. Только дающий эти деньги не может ею быть. Нравится подобная картина кому-то или нет, но реальность именно такова. В коммерции спуску давать никому нельзя, иначе завтра уборщица захочет сесть в кресло президента и указывать…
Так что Козельскому разбираться в душевных выкрутасах начальника безопасности ни времени, ни охоты не было. Строить охрану, или, как выразился однажды Асаф, оборону, – это лежало на плечах самого Асафа, и коротышка с удовольствием играл в эту войнушку с оружием, засадами, подставами и тайными операциями. Пусть играет и дальше.
Но Асаф прилетит только завтра, и прилетит на сутки, специально для подведения итогов первого этапа нефтяной сделки. А сутки держать в охране человека, который принимает самостоятельные решения, – тут задумаешься…
– Иди, – неожиданно миролюбиво отпустил Козельский. Иван вопросительно поднял голову: иди – это на службу или на все четыре стороны? Президент понял его.
– Если еще хоть раз станешь проявлять самостоятельность, то из этого кабинета уже не пойдешь, а уйдешь.
Вот теперь Черевач уловил разницу. Подумать над ней в спокойной обстановке не дал звонок Людмилы.
– Привет, пропащий, – весело, словно не помня о его внезапном исчезновении, произнесла она. – Слушай, тебе не хочется пригласить меня на кофе?
О, кофе, бедный кофе! Кажется, им готовы прикрываться все, кто надеется на встречу. А у них с Людмилой кофе – это затем постель, это ночь, это в итоге страдающие глаза Нади…
– Да ты знаешь, тут у меня небольшой закрут…
– Ну неужели не выкроишь часика полтора? – сама ограничила время Людмила. – Господи, и когда мужчины сами будут догадываться устраивать женщинам небольшие праздники? Это так трудно?
Коварнейший, в общем-то, прием – сомневаться в порядочности и гусарстве мужчины. Потому и практически беспроигрышный.
– Ты заканчиваешь как всегда?
– На том же месте в тот же час, – пропела Людмила.
«Игривая», – в который уже раз подумал о ней Иван. Игривостью и взяла его, растормошила, заставила выделывать такие «па», какие и сам за собой не подозревал. Через столько лет семейной жизни понять, что такое женщина в постели – это именно она, Людмила, позволила ощутить. В такие моменты невольно напрашивается сравнение с женой и всякий раз не в пользу Нади: та лежит, чего-то ждет, а даже если он и проявит какую-то активность, воспринимает это столь недоверчиво, что впору плюнуть и отвернуться к стенке.
Однако сравнения на этом не заканчивались. Насколько Людмила была азартна и искусна в любовных утехах, настолько холодна и безразлична после них. И здесь чаша весов склонялась уже в пользу Нади с ее заботливостью и домашностью. Одного месяца жизни с Людмилой хватило, чтобы соотнести и понять: постель – хотя важно и безумно приятно, но все равно не та истина в последней инстанции, которая определяет, что выбирает и кого выбирает для себя человек.
Иван отдал предпочтение семейному покою. Правда, мечталось: вот бы соединить то и другое в одной…
Ни о каких полутора часах встречи не могло идти и разговора – это Иван с грустью понял, как только Люда отмела все кафе и приказала рулить к ее дому.
– А там Соломатина, случаем, нет? – съязвил он. Может, обидится, и они все же расстанутся?
Ничего подобного. Загладила свои золотистые полукружия волос, перехватила их сзади в пучок. Колени от всех этих движений, а может, специально, подголились – загорелые, круглые, притягательные. Детскими, словно игрушечными, но идеально ровными и отточенными пирамидками Хеопса выставились вперед грудки. Ох, стерва! Знает, чем брать и как брать.
– Я вообще-то групповым сексом не занимаюсь, – отмела Людмила возникшее подозрение, нимало не обидевшись.
Да, Бориса там нет. Он наверняка где-то рыскает в поисках своего алиби. Вечером обещал позвонить домой, так что оставаться здесь на ночь нельзя хотя бы по этой причине.
Дома Людмила быстро переоделась в спорткостюм, и по тому, как сгладились, подразрушились пирамидки без лифчика, как зато аккуратно обтянули брюки бедра, он отметил: хозяйка не оставит его в покое. Но хочет ли этого он? Вот бы Надя так умела. И все-таки как сложно сопротивляться идущему изнутри желанию…
– Ты со мной на кухню или поскучаешь пока один?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93