Так… Так… Выезжаю. – Полковник безошибочно бросил трубку на мягкие, податливые рычажки-плечики аппарата. В раздумье посмотрел на Бориса и вдруг предложил: – Давай-ка со мной. Сразу посмотришь, куда попал.
По лицу Варахи, стоявшему напротив, пробежала тень недовольства: то ли потому, что начальник не берет его, то ли он не желал, чтобы кто-то выходил для Моржаретова на главные роли. Серафим Григорьевич словно почувствовал эту перемену в настроении подчиненного и быстро снял напряжение:
– Григорий, ты со мной само собой. Я еще помню, что ты чемпион департамента по пулевой стрельбе.
Однако получилось, кажется, еще более неловко, будто сделано было Варахе одолжение. Хотя Григорий, стараясь больше не выдавать эмоций, первым вышел из туалета. Не стал акцентировать внимание на заминке и полковник.
– Людочка, чай в следующий раз. А переезжать… – он понизил голос, но все равно сказал так, чтобы слышали все: – Переезжать, моя хорошая, в самом деле начинаем завтра. Только не говори об этом никому.
– Правда? – так и не могла понять, шутит начальник или все же говорит правду, Люда.
– Кривда, – словно играя с маленькой девочкой в слова, снова внес долю сомнения Серафим Григорьевич.
Для себя Борис не мог и представить, что он мог бы настолько легко и играючи разговаривать с такой царственной женщиной. И, конечно, ей не в бывшем туалете сидеть и не чашки в раковине мыть. А темное пятнышко в уголке губ – это, оказывается, родинка, темным краешком выглядывающая из губной помады. Плохо, что Моржаретов забирает его с собой. Как хочется еще побыть хоть немного рядом с ней!
– Вперед, орлы! – так и не понял его состояния полковник и вышел из кабинета.
И только в этот момент Борис наконец почувствовал на себе взгляд Людмилы – пристальный, оценивающий. И стало ясно, что ее кокетливость, игривость, желание показать свою осведомленность в любом вопросе, соучастие в каждом деле – именно от желания всем угодить и понравиться. А ему, новенькому, может быть даже в первую очередь.
Не поняв, хорошо ли это для женщины, Борис тем не менее ответил Люде таким же долгим – пока Вараха собирался к поездке – взглядом. Не проста, не проста княгиня…
В машине он некоторое время молчал, совершенно не похожий на себя, только что шумливого и балагурного. Вараха молчал. Оба, замерев в углах заднего сиденья и проносясь по лабиринтам улиц, пытались определить, в какой район они едут.
– Убили одного очень крупного коммерсанта, до недавнего времени занимавшего внушительный пост в правительстве, – наконец произнес полковник, не отрывая взгляда от дороги. – Но самое интересное получится, когда рядом будет найден пистолет. А в нем, ко всему прочему, окажется три неизрасходованных патрона. Три. Иначе я ничего не понимаю в своих клиентах и мне пора выращивать клубнику на огороде. Может, поспорим с кем-нибудь? – Серафим Григорьевич обернулся, но тут же сам отказался от этой затеи. И, наверное, чтобы отвлечься, подтвердил уже сказанное в кабинете: – А переезд в самом деле завтра.
– На Маросейку?
– Маросейка, 12. Думаю, для некоторых этот адрес скоро будет значить не меньше, чем Петровка, 38. Если, конечно, нам не надают по рукам и не заставят копаться в мелочевке.
Кто надает и за что, Борису было совершенно непонятно. Но он продолжал смотреть на улицу: что надо, со временем узнается и поймется.
Зато Моржаретова будущее налоговой полиции, похоже, волновало меньше, чем настоящее, и он вновь заговорил об убитом:
– Он проходил у нас по нефти. Гриша, ты помнишь недавнее убийство депутата Государственной думы?
– Конечно, – отозвался Вараха, пощипывая усики. – Около него нашли пистолет с четырьмя патронами. Да-а, именно так, – протянул Гриша, что-то выстраивая в памяти.
– Сейчас оружие будет точно так же демонстративно валяться рядом с убитым, а в нем останется теперь уже три патрона. Или выращивать мне клубнику, – повторил себе приговор полковник.
Около дома, где произошло убийство, толпились любопытные, их лениво оттесняли милиционеры из оцепления. Показав удостоверение, Моржаретов мимо санитарной машины, в которую загружали труп коммерсанта, прошел к подъезду. Муровцы, осматривавшие газон под окнами, видимо, хорошо знали его, потому что практически все приветственно взмахнули рукой. С широкоплечим крепышом в расстегнутом пиджаке полковник поздоровался уважительно и персонально.
– Что-нибудь есть, Глебыч?
Муровец открыл «дипломат», на дне которого одиноко покоился завернутый в целлофан пистолет.
– Лежал на груди убитого.
– Сколько пуль осталось в магазине?
Глебыч вновь молча, словно доверяя в первую очередь глазам, а не слову, достал из кармашка в «дипломате» три пули. Золотистые на ярком солнце бабьего лета, настырно-крутолобые, они раскатились по широкой ладони оперативника. По такой ладони хорошо предсказывать судьбу, следуя четким и глубоким линиям, но сегодня муровцу самому нужно было выступать в роли гадалки и определять, чьи судьбы лежат у него на ладони.
А то, что это именно чьи-то жизни, начальник оперативного управления департамента теперь уже не сомневался. Месяц назад при убийстве депутата он более всего заинтересовался небрежно брошенным около убитого пистолетом, а главное – четырьмя неизрасходованными пулями. И вдруг интуитивно, словно его озарило, подумал: убийца предупреждает, что осталось еще четыре человека, которые приговорены к смерти.
Теперь – три. В первом случае милиция пошла по политическому следу: депутат был известен своими антиправительственными взглядами и поддержкой оппозиционной прессы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93