Весна наступала приливами, или кульминациями. Такой кульминацией было и 16 мая – первый по-настоящему теплый день, отмеченный первым заметным наплывом птиц, среди которых было двадцать семь чаек. Лишь пять из них остались гнездиться здесь. Остальные собирались лететь на север, и их удерживала тут лишь кавалькада оленьих скелетов, растянувшаяся по песчаной отмели у палатки эскимосов.
Чайки кричали и пронзительно мяукали в горах, которые они избрали своим временным пристанищем на суше. Вчера и сегодня их мяуканье перемежалось особенно мелодичными криками: это и был признак скорого отлета дальше на север, к местам гнездовий. Они знали: мешкать больше нельзя, надо трогаться в путь.
Кружа в воздухе – то белея на солнце, то уходя в серую тень, – чайки поднялись над черным склоном хребта. Одна из них вышла вперед, к ней пристроилась другая, и все остальные, до того летевшие кучей, стали вытягиваться вереницей, как гуси. Мерцая белизной на солнце, энергично работая крыльями, они повернули на высоте двух тысяч футов над нами и перевалили через гребень хребта. Затем трепещущая крыльями, мерцающая то белым, то серым вереница птиц растаяла в небесной синеве над Килликом.
На следующее утро Крис выпустил Цапучку в загон и начал снимать ее. Я осталась в бараке печь хлеб. Вернувшись, Крис с уважительным восхищением одного работяги перед другим рассказал мне, как вела себя росомаха.
– Она использует все свое тело как клин или рычаг. Очень напоминает растревоженную пчелу, когда та жалит человека: так же налетает на тебя, так же складывается пополам. Оттаскивая камень, она напрягается над ним совсем как человек – пока все тело не начинает дрожать.
Она работает всем, что у нее есть: зубами, когтями, грудью, головой. Она использует тело как лом или рычаг и работает в любом положении, даже вверх тормашками, стоя на голове и задрав вверх задние лапы. Вся передняя часть ее тела может вертеться, как на шарнире, на шее, голове и лапах. Она далеко не так умна, как волки, зато очень воинственна и напориста.
«Храбрая, сильная и хлопотливая» – так поется о росомахе в старинной эскимосской песне. Эта характеристика подтвердилась слово в слово. Дядья жены Энди уверяли, что видели росомаху за занятием почти невероятным: она тащила на плече лосиный окорок! Мы не сомневались в достоверности их рассказа.
Мне вспомнилось, каким хладнокровием и силой отличаются ласки – «двоюродные сестры» росомах. Однажды в горах Олимпик ласка подняла голову над порогом открытой кухонной двери и бесстрашно заглянула из своего маленького мирка в мой большой, чуждый ей мир, вовсе не торопясь спасаться бегством, как поступило бы на ее месте любое мелкое животное. Помнится и другой случай. Мы с Крисом отдыхали, устроив рюкзаки на лежащем у тропы стволе дерева, как вдруг услышали шорох, и из кустарника у самых наших ног показался предмет столь странных очертаний, что прошло не менее минуты, прежде чем мы разобрали, что это такое.
Это была ласка, тащившая белку – летягу больше себя самой, вероятно только что пойманную. Высоко подняв над землей свою огромную ношу, чтобы не споткнуться, ласка проковыляла с нею вниз по тропе.
На следующее утро, когда Крис снова отправился снимать Цапучку, я поспешила вниз к загону, сгорая от желания посмотреть росомаху за работой.
Но, увы, она и не думала работать! Она попробовала поработать вчера – труды не окупились. Стало быть, сегодня можно устроить выходной. Росомаха выкопала под кустами норку и теперь, полулежа на спине, блаженствовала в ней, разевая забавную розовую пасть и показывая десны, полные зубов самой различной величины в зависимости от назначения. Доставая лапой свисавшую над головой ветку, она играла ею.
При всем том росомаха не переставая ворчала. В конце концов это ворчанье стало удивительно напоминать кошачье мурлыканье. Мурлыканье постепенно затихало, затем смолкло вовсе. Вот, греясь на. солнце, проквохтала куропатка, прокричала бурокрылая ржанка. Росомаха спала.
– Какое спокойствие духа! – сказал Крис. – Она ничуть не насторожена. Свернулась калачиком и спит, словно нас тут вовсе и нет.

На поиски волчьих нор

Поход к волчьему логову на Эйприл-Крик должен был начаться 2 июня. Проснувшись утром, мы увидели, что эскимосы, которые обычно либо спали, либо где-нибудь бродили, уже сидят наготове у палатки. Крис взялся за свою укладку с брезентом, спальным мешком и прочими вещами.
– Но каким образом… – начала я, вспомнив о лодке, брошенной на том берегу реки.
– Они полагают, белый человек что-нибудь да приду мает, – ухмыльнулся Крис.
С вершины горы я наблюдала за их отчаянными попытками привести лодку обратно. Хозяином положения был широкий, стремительный поток мутной пенящейся воды. Люди черными муравьями копошились на ее фоне.
Джонас побрел вслед за Крисом через реку, и течение сбило его с ног.
Крис этого не слышал и не видел. Рев воды заглушил крик, на Криса напирал бешено несущийся по пах глубиной поток воды; от ее стремительного движения кружилась голова, рябило в глазах. Мне казалось, что Джонас неминуемо захлебнется и утонет.
Уже в устье реки его подтащило течением к нашему берегу, а может, он добился этого и собственными усилиями. Отчаянно барахтаясь, он нащупал ногами дно, выбрался на песчаную отмель и наподобие танцора, делающего шпагат, стал высоко задирать то одну, то другую ногу, выливая воду из своих высоких болотных сапог. Он явно мешкал. Я не думала, что он решится вновь пересечь реку. Но он взял шест и бодро вошел в бурный поток. Как ни странно, при своей первой попытке он и не подумал о шесте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110