Наконец, через два дня один все-таки удавился... Дохлый такой, шерсть клочьями и блохи, с муху размером, тучей из него прыгают. Стал я его разделывать – шкуру снял, брюхо, блин, распорол. А там, представляете, солитёр, зеленый такой, длиннющий. Шевелился так недовольно, что без приглашения явился – они ведь гостей не любят, они сами любят в гости. Меня, клянусь, чуть не вырвало. А коллеги, проникнувшись таким моим неадекватным отношением к животному миру, поговорили, поговорили и решили выкинуть беднягу-сурка, конечно же, поручив это мне – я ж был с ним в непосредственном контакте. Ну, я и забросил его на камни подальше. В полете внутренности вместе с червяком вывалились – пришлось их закапывать. И знаете, что дальше было? Сплошная проза полевой жизни. Два дня мы ходили вокруг сурочьей тушки, а она провялилась на ветру, симпатичная такая стала, в общем, аппетитная почти. Собратья же бедняги вовсе исчезли, как ветром их сдуло. Короче, к вечеру третьего дня, когда буханки кончились, переглянулись мы с товарищами, потом порубили сурка на мелкие кусочки и зажарили в его же жиру до красноты. И съели наперегонки, таким он вкусным оказался. Вот такие дела...
Смирнов внимательно посмотрел в глаза помощника Замминистра и, ядовито улыбаясь, произвел контрольный выстрел:
– Да, еще одна деталь. Сурок этот наверняка чумным был, а чуму эту блохи распространяют. Понимаете теперь, чем мы рисковали ради трех кусочеков сурочьего жаркого? Рассказать еще что-нибудь? У меня много чего было по кулинарной части, до утра могу рассказывать. Вот гюрзы например, толстые, противные на вид, яд из них брызжет, а снимешь с них шкурку, то очень даже ничего...
– Не надо, гюрз, спасибо, – поморщился Виктор. – Кофе по утрам вы пьете?
– А кто принесет?
– Я.
– Нет, не пью.
– Тогда – до завтра. Встретимся в столовой, завтрак у нас приблизительно в десять. Если, конечно, не случится чего-то экстраординарного.
Виктор ушел. Смирнов погонял телевизор по каналам, попил коньяку с зефиром и лег спать.
Ему приснилось Серафима. Она лежала на нем, страстно вжимаясь грудями, всем своим жарким телом и жадно целовала в губы. Очувствовавшись, Смирнов перевалился на девушку – ему хотелось быть сверху и делать все самому – целовать, обнимать, тереться, покусывать. Он был в восторге – столько времени у него не было женщины и вот, вознаграждение! Ему хотелось войти в нее, ощутить девушку изнутри, но он держался – знал, что после длительного воздержания быстро кончит и придется общаться. А как общаться с красавицей, которая знает пять слов, и четыре из них "Я вас хачу, мужчина"?
Когда он стал искать членом влагалище, Серафима засмеялась, выскользнула из-под него, скатилась на пол и, усевшись перед кроватью на коленки поманила пальчиком к себе. Смирнов пошел к женщине на четвереньках, но тут сзади на него набросились, оседлали. Он оглянулся – Валентина!!! Обнаженная, в глазах – чертовские искорки. Удобнее устроившись на Смирнове, она со всех сил шлепнула его по ягодице.
От шлепка он очнулся. С ужасом поняв, что и Серафима, и Валентина ему вовсе не снятся, направился к стулу за брюками. Когда сходил с кровати на пол, Валентина с него упала, громко ударившись лбом об основание трельяжа, истошно закричала от боли и испуга.
Серафима оттаскивала Смирнова от истерично отбивавшейся Валентины, у которой была рассечена бровь. Эту картину увидели два милиционера из охраны, прибежавшие на крик. И Борис Петрович, явившийся следом. Он был в радужных тапочках с голубыми помпончиками и длинном стеганом халате.
Обстоятельно запечатлев в сознании состав преступления, милиционеры вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот легким движением подбородка отправил их прочь:
– Идите пока.
Когда те ушли, сказал женщинам:
– Пошли вон.
Лицо, шея, грудь Валентины были в крови. Серафима вытерла ее трусиками, смоченными туалетной водой; потом они удалились.
Борис Петрович сел в кожаное кресло. Жестом пригласил Смирнова занять место напротив.
Тот сел.
Борис Петрович долго смотрел на него исподлобья.
Смирнов обдумывал положение.
– Думаете, куда влипли и как выбраться? – спросил Борис Петрович.
Смирнов, смущенно глядя, покивал.
– Я думаю, ваши раздумья не приведут вас к правильному выводу...
– Почему?
– Во-первых, вы не знаете, что находитесь в комнате Валентины, моей, как вам известно, законной супруги.
Борис Петрович встал, подошел к шкафу, распахнул его и Смирнов увидел обольстительные платья на вешалках, околдовывающее белье на полочках и завораживающие остроносые туфельки внизу.
Он нахмурился. Получалось, что не женщины пришли к нему, а он к Валентине. Это две большие разницы.
Борис Петрович скривил лицо хозяйской улыбкой.
– Реакция адекватная, вы, и в самом деле, умница. Приятно иметь дело с умным человеком.
– Спасибо за комплимент, – автоматически сказал Смирнов, вглядываясь в глаза утопающего хозяина жизни.
– Я вижу, вы полагаете, что это я подстроил, – понял тот немой его вопрос. – Чепуха. Просто Валентина смогла добраться только до гостевой спальни, и Виктор поселил вас здесь.
– А чего я еще не знаю?
– Вечером мне позвонили из Москвы. Моя карьера кончена.
Смирнов задумался, глядя на Толстый мыс, сиявший огнями санаториев. "Прямо из Гоголя... Моя карьера кончена. То есть еще несколько дней в этом коттедже, и все. Никаких заседаний Правительства, никаких рукопожатий Президента, никакого телевидения и официальных поездок в Европу, никаких мигалок, дач и прочее. Вместо всего этого небольшая фирма, контролируемая бандитами, постоянно выключенный телевизор, чтобы не видеть "их" самодовольных рож, и мысли, мысли, безжалостно сжимающие сердце".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11