.. – пробормотал я, принимая их.
– Трофей это, – буркнул он. – Бери, дядя Костя, будет на что машины у меня покупать.
– Бери, бери, что менжуешься! – в один голос присоединились к нему Борис с Николаем.
В это время один из трупов, подготовленных к захоронению застонал, затем открыл глаза и попытался встать. Елкин тут же бросился к ожившему, схватил его за волосы и закричал прямо в лицо:
– Явки? Адреса? Фамилии?
Я не удержался и улыбнулся. И тут же пожалел об этом – поняв, что раненый говорить не будет, Елкин вынул из кармана перочинный ножик и мгновенно перерезал ему горло. Шуре это не понравилось, он вышел из бульдозера и коротко сказал Елкину:
– В карцер вечером. На три дня.
– Какой карцер? – заныл Елкин. – Медаль давай. Я этого гада знаю – киллер он Дальнегорский... Это же был зверь первеющий. Он за копейку мать свою изнасиловал бы...
– Нам не нужны мертвые, нам нужны живые... В карцер. На три дня. Потом разберемся.
Елкин окрысился, но ничего больше не сказал. Плюнув в сторону, он начал стаскивать трупы в котлован. Шура тем временем сходил за трупом Тридцать Пятого. Принеся на плечах, бросил мешком поверх остальных тел. Постоял немного, глядя в вылезшие голубые глаза своего телохранителя, затем отер ладонью пот с лица и пошел, было, к бульдозеру. Но неожиданно взгляд его остановился на лице одного из мертвецов, по виду – кавказца. И застыл. Я увидел в этом взгляде сначала страх, затем легкую панику. А когда Шура спустился в яму и склонился над трупом, на лице его засияла улыбка.
– Шалый! – протянул он. – Шалый! Сам пришел...
И плюнув трупу прямо в глаза, забросил его лицом вниз в самое глубокое место котлована. Затем поднял Тридцать Пятого и, также лицом вниз, положил Шалому на спину. Руки покойного телохранителя он обернул вокруг его мускулистой шеи. Через несколько минут котлован был засыпан и плотно утрамбован гусеницами бульдозера.
– А кто такой Шалый? – спросил я Шуру по пути в кают-компанию.
– Хачика кореш... – коротко ответил он и нахмурился. – Я тебе о нем рассказывал. Саидом его еще звали... Любил, когда ему говорили: "Саид! Ты зачем убил моих людей?" Оказывается, бомба его в Бамуте не взяла...
– Все говорят, что хреново в России с оружием точного наведения... Или маленькая была...
– Что маленькая?
– Бомба...
– А... Шутишь...
– А почему ты Тридцать Пятого не в отдельной могиле похоронил? – спросил Коля, чтобы как-то снять возникшую напряженность. – Товарищ ведь он был ваш... Телохранитель...
– Зачем? Он умер совсем. И никто к нему не придет глаза намочить. Да и Шалого постережет...
Придя в столовую, мы с удовольствием отметили, что она осталась почти нетронутой событиями дня (за исключением, конечно, разбитых стекол, вставкой сразу же занялся Елкин. Кстати, делал это он так, как будто бы занимался этим каждую божью неделю). Рассевшись по своим местам, мы стали выяснять, кто же все-таки были эти наехавшие на нас люди. Мы разобрали их документы и бумаги, брошенные Шурой на середину стола, и стали рассматривать. Из содержания одной записки нам стало ясно, что мы действительно подверглись нападению банды Шалого. Записка находилась в бумажнике последнего и гласила:
"На Шилинке бабки столбом стоят. Лимонов двадцать в шахтном стволе. Лимон мой. В начале сентября нарисуюсь."
Мох.
– Кто такой Мох? – отложив записку в сторону, спросил я Шуру. – Не знаешь?
– Не знаю точно... – ответил он бесцветным голосом. И, обернувшись к кухне крикнул:
– Инка, где ты там? Давайте ужинать, в животе уже час урчит.
– Да они слиняли с Борисом, пока вы в бумагах копались, – улыбнулся Коля. В спальню, кажется, пошли.
И в это время дверь столовой распахнулась и на пороге мы увидели пропавших. Инесса была бледна, как полотно, а Борис сально улыбался.
– Там, в спальне нашей эта баба из музея. С заложником, хи-хи, – сказал он, продолжая улыбаться. – Иди, Черный, посмотри. Такого в Нидерландах на улице Красных фонарей не увидишь!

* * *

Вслед за Шурой я прошел в спальню Инессы. Это было что-то! На кровати лежал крепкий, но совершенно изможденный мужчина лет тридцати. Руки и ноги его были прикручены алюминиевой проволокой к спинкам кровати. На нем лежала сумасшедшая Юлька и делала минет, одновременно втираясь половыми губами в лицо своей жертвы. Иногда, не отпуская члена, она поднимала голову, смотрела на нас невидящими глазами и на лице ее мы могли видеть восторженное удовлетворение неординарными размерами полового органа нечаянного партнера.
– Французская любовь на русской шахте... Потрясающе, – отведя глаза, пробормотал я и вышел вон.

* * *

Шура явился в столовую через час. За ним пришел заложник сумасшедшей Юльки. Попив чая и поев пирожков с капустой, он вполне пришел в себя и стал достаточно внятно отвечать на наши вопросы. Пресс-конференцию с ним открыл, конечно, Шура.
– Как зовут? – спросил он, явно нервничая.
– Леонид я, – ответил пленник. – Худосоков.
– Где Мох?
– Во Владике кантуется.
– Какие его кликухи еще знаешь?
– Не знаю больше никаких.
– Как его зовут?
– Одни Мишой его кличут. Другие – Михалычем...
– А кто знает, что вы сюда поехали? – спросил Борис, удостоверившись, что любопытство Шуры ослабело.
– Шалый никому, даже нам не сказал, куда мы едем.
– А где ваши машины видели в последний раз? – вступил в допрос мягкий голос Ольги.
– Кто видел?
– Кто-нибудь?
– Да таких тачек, как наша на здешних дорога море... А после поворота с трассы на шахту мы и вовсе никого не видели... – ответил военнопленный и, вдруг испугавшись спросил Шуру:
– Так вы меня не отпустите? Замочите, да?
– Отпустим, но потом, когда хорошим станешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81