Когда психи ушли, в мое сердце заползло гадкое подозрение и я бросился в свою спальню. Открыв в нее дверь, я увидел под люстрой голый Борькин зад и под его головой – головку во всю оргазмирующей Инессы.
– Ну, ты и сукин сын! – только и смог сказать я, чрезвычайно расстроенный изменой любовницы. – Кончай скорее, гад. Ты мне все кино испортишь.
И, выходя из спальни, обернулся и гаркнул во все горло: "Инесса, тебя Шура зовет". И ушел наверх, в бытовку.
Когда Шура проснулся, мы все, кроме Коли, стояли вокруг него.
– Ты кто? – грозно спросил я его.
– Я – Чернов Евгений. Здесь меня Костиком зовут, – сказал Шура, брезгливо рассматривая свои ладони. – Хачик меня подговорил Шуру вашего убить. Но Шура меня вовремя перезомбировал. А сюда я приехал из Москвы доллары искать. Можно я пойду руки помою?
– Потом, Костик, помоешь! – ответил я ему и, грозно оглядев притихших зрителей, продолжил:
– А я кто?
– Ты Шура! – сказал он с уважением. – Ты здесь самый главный.
Уловив это уважение я подумал: "А уважал ты себя, гаденыш... Наполеоном ихним себя считал..." И, усмехнувшись догадке, продолжил допрос:
– А фамилию мою знаешь?
– Нет не знаю. Ты сам ее за ненадобностью забыл.
– А кто такой Хачик знаешь?
– Да. Кликуха это Мартуна Харатьяна. Он за тобой охотится из-под земли. Убить хочет.
– Есть вопросы? – положив руку на плечо Эксшуры, оббежал я взглядом шахтный народ.
– Ужинать пора, Шура, – сказала Инесса, обращаясь ко мне. – Борис мой проголодался, есть хочет.
Остальные молчали, переводя глаза с меня на Эксшуру и обратно. Тридцать Пятый подошел ко мне поближе, посмотрел прямо в глаза, затем медленно втянул в себя воздух. Выдохнув, он кивнул головой и встал слева от меня. Он всегда стоял слева от Шуры.
Не скрою, что проделанная с Шурой работа меня изрядно повеселила, но полного удовлетворения не было – теперь ведь мне не у кого спросить ни о том, кому понадобилось устраивать нам банкет с подслушиванием в ресторане, ни о том, зачем нас похитили из Кавалерова... Если сейчас я – Шура, значит спрашивать можно только у себя...
– Ну ты и сукин сын! – сказал я Борису по пути в столовую. Я три последних дня только и думал, как прижмусь к этой курве, вдохну в себя ее запах. Зуб на тебя рисую Термин преферанса. Чтобы не забыть о мести за коварную подсадку, в поле обидчика на расписном листе рисуют зуб.

.
– Да я тут причем? – радостно засмеялся Борис, вспомнив, видимо, податливо-бархатное тело Инессы. – Сразу после Смоктуновского, она меня к себе потащила. А ты ведь сам наказывал этим психам ни в коем случае не перечить.
– Не перечить... Ума не приложу, как я спать один лягу... Без нее – как без ушей и таза. Трагическая фантастика... И зачем я только тебя выписал!
– А ты, Черный, не отчаивайся. Через денек-другой мы с тобой сменный график составим... А там посмотрим... Ты ведь знаешь, что я не могу с одной подолгу жить...
– Ну, ну... А потом ее Колька захочет...
– Не захочет после того, что с ним случилось.
– Инфаркт? Значит, я был прав...
– Да нет, не инфаркт. И вообще забудь об этом. Шура сказал, что Смоктуновский его новеньким сделал. А Инка – ничего, баба, лучше моей жены.
– И вправду лучше... – не удержался я от мелкой мести.
Коля, вскинул голову, внимательно посмотрел на меня и затем, задумался, уставившись в пол. У самой столовой он остановил меня и, пытливо заглядывая в глаза, спросил:
– А ты, что, с Людкой моей спал?
– Дурак ты, это концовка анекдота о стюардессе.

2. Ничего, кроме эякуляции его не интересует. – Сумасшедшая шахта. – Отправляю тигров в постель. – Пошли покойники. – Кубометр баксов... – Едем на запасной ствол.

На обед Инесса приготовила зразы. Они были восхитительными. Но я ел их без всякого удовольствия. Напротив сидели Борис с Инессой и я знал, что ее теплое бедро соприкасается с холодным бедром моего преемника.
"Сукин сын Колька, – думал я, глядя в красивое от счастья лицо Инессы. – Сам ведь когда-то мне говорил, что ничего кроме собственной эякуляции его не интересует. Занимался бы онанизмом с таким подходом. А Инка – это ведь поэзия тела. Ее читать надо пальцами и губами... Вот сукин сын..."
Облегчив душу немыми ругательствами в адрес друга, я стал придумывать, как спросить Эксшуру о наших шмотках. Без Колиного и Борькиного барахла все наше предприятие на этой сумасшедшей шахте пришлось бы начинать с начала. Рядом со мной сидел Ваня Елкин. Его чавканье нервировало меня. К тому же он постоянно заговорщицки подмигивал мне.
– Ты что мигаешь? – спросил я его раздраженно.
– Дело есть! – ответил он, настороженно оглядываясь по сторонам. – Машина нужна?
– Какая машина?
– Вчера в Кавалерово зацепил. Почти как новая. "Четверка".
– Кофе с молоком? – подозрительно спросил я.
– Была. С утра – коричневая... Еще со всяким барахлом она, – сказал он, беспокойно посмотрев по сторонам. – Сумок пять больших.
– Сколько просишь?
– Вот такую бумажку дашь? – ответил он показывая мне пятидесятидолларовую купюру, не так давно перекочевавшую из моего кармана в его.
– Деньги у меня в машине остались. Пошли, отдам.
И мы вышли на площадку перед Конторой. Я, стараясь казаться уверенным, подошел к вторично перекрашенной машине, открыл ее к счастью незапертую дверь, вытащил бумажник из бардачка и, вынув из него пятьдесят долларов, протянул их Елкину.
– Порядок! – сказал явно удовлетворенный Ваня. – Владей! Зверь, а не машина.
– Ну, ну... – пробормотал я себе в нос. – Пока владей... Упрешь ведь опять при первом удобном случае...

* * *

Все наше снаряжение было на месте. Первым делом я вызвал из кухни Бориса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81