, благо последних кругом валялась тьма.
– Интересные шляпки носила буржуазия! – проговорил я, почесывая затылок. – Кто же их выпустил, Али?
– Пока не знаю... – ответил подземный араб, как мне показалось, не вполне искренне.
– Кроме тебя и нас в штольне есть еще кто-нибудь?
– Да, – ответил Али-Бабай.
– Кто они и где находятся?
– Мои жены. Они в гареме.
– А сколько их? – спросил Веретенников с уважением.
– Две, – ответил я, вспомнив, как Али-Бабай рассказывал мне о ссоре своих супруг.
– Нет, шесть – поправил меня подземный араб.
– Откуда столько? – удивилась Синичкина.
– Сами пришли, – пристально посмотрев, ответил любимец женщин.
– Иди, погляди, все ли на месте, – приказал я.
Араб ушел. Вернувшись минут через пятнадцать, сказал, глядя в землю, что старшая его жена, Гюльчехра, сбежала в неизвестном направлении. Прихватив с собой пистолеты, отобранные у Баклажана и Полковника.
– Сумасшедший дом, – удрученно покачал головой Веретенников. – Подземной гражданской войны нам только не хватало. И это вместо того, чтобы попытаться всем вместе как-то вырваться.
– Ты прав насчет сумасшедшего дома, – согласился я, усаживаясь на корточки. – Надо фонари потушить, чтобы не светиться. Интересно, на кой черт они сбежали?
– Понимаешь, у Баклажана одно на уме: алмаз с мухой добыть поскорее, добыть и бежать вместе с ним к своей бомбе, – ответил Валерий, потушив свой фонарь и сев со мною рядом. – И ты увидишь, он своего добьется, он придумает, как отсюда выбраться. Это не человек, это скала!
– Знаю, что он придумает. Отловит нас по одному, кандалы наденет и скалу заставит долбить...
– Скалу долбить? – удивилась Синичкина, продолжая стоять с зажженным фонарем.
– Конечно! Такие люди, как он, знают, что против лома нет приема. Давайте хохмы ради посчитаем, сколько у нас уйдет времени на долбежку... Толщина пластины, которая выход нам перекрыла, метров десять. Состоит она из значительно метаморфизованных и окварцованных сланцев, где-то XVIII категории крепости. А сколько нас здесь работников? Нас пятеро, да жен Али-Бабайевских шесть...
– Всего тринадцать... – забегал глазами Кучкин, сосчитав на пальцах подземное народонаселение. – Чертова дюжина... Не к добру это...
– Да ну тебя в задницу, – поморщился я, вспомнив несколько печальных случаев, связанных с числом 13. Вытряся воспоминания из головы, продолжил свои расчеты:
– Так значит, нас тринадцать... Баклажан с Полковником, конечно, работать не будут – надо ведь кому-то и надсмотрщиками быть. Наверняка некоторые жены Али-Бабая так хрупки и обаятельны, что кувалды не подымут. Значит, человек семь всего наберется. Если всемером работать посменно – кувалды и зубила здесь найдутся – то за сутки сантиметра на два можно к выходу продвинуться. Это значит, что примерно через пятьсот дней мы продолбим пластину насквозь, сквозь рыхлятину, которая за ней лежит, еще пару месяцев пробиваться придется... Короче, года через два выберемся. Мы с вами – изможденные, кожа да кости, а Баклажан с мешком бриллиантов и пистолетом в руке. С пистолетом, чтобы там, наверху поставить наши кожи с костями к стенке. Вот, братцы мои, что нам грозит, если мы проиграем войну с Баклажаном...
– Войну? – испугался Кучкин.
– Да войну. И если мы хотим ее выиграть, выиграть, чтобы пробиться к выходу добровольно, а не под дулом пистолетов Баклажана и Полковника, мы должны прямо сейчас пойти и взять под свой контроль склады продовольствия и снаряжения.
– Может быть, сначала посмотрим на алмазы, – предложила Синичкина не вполне уверенно.
Я согласился – мне самому не терпелось взглянуть на алмазоносную кимберлитовую трубку. Оставив Али-Бабая у выхода из рассечки, мы пошли в ее глубину. Рассечка была пройдена по кварцитам и неплохо помыта Горные выработки перед документацией и опробованием отмывают от пыли, налипшей в ходе проходки.

и поэтому мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться в том, что никакой кимберлитовой трубки взрыва в ней нет. И не только трубки, но вообще ничего, ничего, кроме голимых кварцитов.
– Похоже, алмазы Сому привиделись... – пробормотал я, раздумывая, расстраиваться мне или нет.
– Может быть, трубка взрыва сидит где-нибудь в другом месте? – заволновалась Синичкина. – Ну, подумай!
– Все остальные рассечки этого штрека я знаю, как свои пять пальцев, многие из них сам документировал.
– А в другом штреке?
– Да ты что так волнуешься? – изумился я настойчивости девушки. – Зачем тебе алмазы перед смертью?
– А я умирать не собираюсь, – огрызнулась Синичкина. – В том числе и в твоих объятиях.
– Да женщина она, Черный, понимаешь, женщина! – усмехнулся Кучкин, довольный, что мне надавали по ушам. – А у женщин к побрякушкам особое отношение, оно, понимаешь, к жизни и смерти безотносительно. Давай, пошевели мозгами, и вспомни, где они могут быть...
– Ну, разве что в первом штреке, он первый слева от устья, – пожал я плечами. – Там мы одну рассечку из предпоследней пары Рассечки из штреков обычно проходят парами (направо, налево).

удлиняли, и Сом ее документировал. Но туда идти опасно, во-первых, подстрелить могут, а во вторых, штрек этот обвалился весь – его в весьма неустойчивых породах проходили.
– Никто тебя не подстрелит, я танк тебе сделаю! – сказал Кучкин, явно стараясь потрафить Анастасии. – Пошлите за мной!
И, весь деловой, пошел к выходу из рассечки. За ним, на секунду задержав взгляд на моем лице, пошла Синичкина.
"Танком" Кучкин назвал 0,8-ми кубовую вагонетку, забытую проходчиками в конце третьего штрека. Помимо вагонетки проходчики при ликвидации штольни "забыли" также снять рельсы от самого забоя штрека до устья штольни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123