Тут во мне загорается дикое желание сильных чувств, сногсшибательных ощущений, бешеная злость на эту тусклую, мелкую, нормированную и стерилизованную жизнь, неистовая потребность разнести что-нибудь на куски, магазин, например, собор или самого себя, совершить какую-нибудь лихую глупость, сорвать парики с каких-нибудь почтенных идолов... растлить девочку...» Гм... – повел я на этом месте головой, – полагаю, дочка, что эта книжка является взрослой...
– А что такое растлить девочку?
– Это... – запнулся я, – это значит, сделать девочку раньше времени взрослой.
– Значит, ты меня растлеваешь, права бабушка... А ты знаешь, моя душа тоже иногда наполняется безнадежной тоской... И я начинаю нервничать и на всех бросаться.
– Знаю, кисонька... У всех людей душа иногда наполняется безнадежной тоской. Даже у пятилетних девочек. Да-с, у многих наполняется... Только некоторые не читают таких книжек и не знают этого. Они думают, что съели что-то не то...
Наташа задумалась. Ей было о чем подумать. Неделю назад из-за «безнадежной тоски» она довела мать до валерьянки, а меня до рукоприкладства. В два часа ночи она подошла к Вере, спящей мертвым сном, растолкала ее и попросила нарисовать веселую жирафу в окне.
Ну, естественно, и началось... Вера причитала в полусне: «Ну что же ты, доченька, поздно уже», Наташа хныкала по нарастающей, суя матери коробку карандашей и лист бумаги, а я держался, держался, да и начал прикладываться. Но безуспешно – упорство до последнего дюйма у нас с дочерью в крови. Прения продолжались около часа, продолжались до того времени, пока картинка не была нарисована.
Наутро бабушка попеняла мне, что попка у внучки вся в моих пальцах, но дочка ей сказала, что у пап такая работа – дочек своих шлепать, когда у них в два часа ночи разыгрывается фантазия...
А я, рассматривая брошенный на спинку дивана любимый халатик жены (тот, за которым она ходила к Константину) думал о другом. Я думал, что многие люди из-за безнадежной тоски и смутной тревоги бросаются резать соседей и подруг. Лев Гумилев таких людей называет пассионариями, то есть страстными, безудержными...
Одни пассионарии, такие как я, изводят из-за этой тоски домочадцев, другие, как Вера – соседей, третьи, как Наполеон с Гитлером, – соседние государства.
И вся эта пассионарность замешана на комплексе сексуальной неполноценности. На неудовлетворенном либидо.
И у меня, значит, комплекс... Какой?
Ну да... Считаю себя нехорошим, некрасивым, неумным, неудачливым и так далее...
А этот «Степной волк»... Четвертый раз читаю эту книжку и четвертый раз одно и тоже. Сначала восторг испытываешь: ты не один такой несчастный, такой неприкаянный, такой непонятый! И он, этот всемирно известный писатель, такой же, такой же, как ты.
А потом испытываешь разочарование. Как же, Гарри Галлер, главный герой, олицетворяющий самого Гессе, чудесным образом вылечился от душевной болезни, научился смотреть на людей, как на простые шахматные фигуры, фигуры, которые надо использовать в своих личных интересах. Вылечил его волшебник Пабло! Да человека от тоски по несбывшемуся, можно вылечить только одним способом! И не каким-нибудь, а электрошоком. То есть выжечь определенный участок мозга. И человек будет счастливым на всю оставшуюся жизнь. На все сто счастливым.
...Да, только электрошоком. И потому все психоаналитики – жулики. Герману Гессе они сказали, что надо на старость лет выучиться танцевать и все будет тип-топ. Но человека нельзя изменить, нельзя вылечить от тоски по другой жизни. Человека можно только искалечить. Или убить. И Светлана Анатольевна понимает это.
Понимает, что человека можно только убить».
– Прочитай еще что-нибудь из этой детской книжки! – оторвавшись от своих мыслей, сунула мне Наташа черный томик.
– Может сказку сначала рассказать?
– Сказку потом. Вот тут читай.
И ткнула пальчиком в абзац, набранный курсивом.
Абзац занимал больше, чем полстраницы и я схитрил, начал с середины:
– «Большей частью он бывал очень несчастлив... и делал несчастными других – когда он любил их, а они его. Многие любили его как тонкого, умного и самобытного человека и потом, когда обнаруживали в нем волка, ужасались и разочаровывались. А не обнаружить они не могли, ибо Гарри, как всякий, хотел, чтобы его любили всего целиком, и потому не мог скрыть, спрятать за ложью волка именно от тех, чьей любовью он дорожил. Но были и такие, которые любили в нем именно волка, именно свободу, дикость, опасную неукротимость, и их он опять-таки страшно разочаровывал и огорчал, когда вдруг оказывалось, что этот дикий, злой волк еще и человек, еще и тоскует по доброте и нежности...»
– Бабушка тоже тоскует по доброте и нежности... – озвучила Наташа мысль, пришедшую мне в голову...
– Все люди тоскуют по доброте и нежности...
– Только некоторые думают, что съели что-то не то... – улыбнулась моя умница. – А волку надо просто найти работу по вкусу и у него все будет в порядке... Как у мамы...
– Мудро говоришь, – похвалил я.
– И вообще, – продолжала философствовать Наташа, – все зависит от имени. Вон, моего плюшевого медведя можно назвать «Сладкоежкой», а можно и «Дырявым». Если бы писатель этой черной книжки назвал свою половинку не волком, а, например, кошкой, которая ходит сама по себе, то все было бы по-другому. Давай, прячь свою книжку и рассказывай обещанную сказку.
– Можно про имена?
– Интересная?
– Как получится...
– Давай.
– Давным-давно, когда Америка была совсем дикая, в ней жили одни мустанги, бизоны и краснокожие индейцы. У этих индейцев, больших любителей красоты и томагавков, было принято брать себе подстать звучные имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104