Еще одна случайная жертва твоей красоты? Она бы написала, что "Вовчик" неизлечимый нимфоман и потомственный сифилитик. Вот и получается, что он тебе лапши навешал, чтобы ты к нему в постельку готовенькой упала. Кому, кому, а мне, старому хрену, эти штучки с шестого класса хорошо известны.
Марья Ивановна насупилась.
– А что ты так расстраиваешься? – продолжал Евгений Александрович бухтеть. – Он же любя тебя обманывал? Пылая искренней страстью и искренне вожделея твоих прелестей?
Смирнов всю жизнь вытравлял из себя доставшуюся ему от кочевых предков привычку добивать жертву размеренными ударами, но не преуспел в этом, как ни старался.
– Если он обманывал меня, – не желала женщина расставаться с покорившим ее романтичным образом Эгисиани, – то почему этот верзила сказал мне, чтобы я не лезла не в свои дела? Он и люди с ним ведь приходили не для того, чтобы ткнуть Эгисиани лицом в блюдо с салатом. Они приходили, чтобы устрашить меня, чтобы заставить нас с тобой отказаться от расследования. И еще мне кажется, что эти люди знают о моем знакомстве с Пашей. И только потому не убили.
– Ты просто пытаешься сохранить ниточку, связывающую тебя с этим ублюдком.
– Перестань. Ну, поиграла баба с красавцем, ну, побывала пару раз в новой обстановке! Что с того? Да тебе только лучше будет!
– Да я все понимаю, не молодожен, хотя и провинциал по рождению и воспитанию. Но я просто не знаю, сколь далеко можно идти по этой приятной тропинке. Сначала ля-ля-тополя, потом один единственный раз на беломедвежьей шкуре между цветочными корзинами, потом пылкий розовощекий юноша в телефонной будке, потом негра в перьях ночевать приведешь... Скажешь еще: "Ну что бы дуешься, кровать ведь широкая!" А я так не могу. Мне никто кроме тебя не нужен.
– Послушай, Женя, ну представь себя на моем месте, ну, почти на моем месте. Ты ведешь дело, идешь к хозяйке ресторана, она, вся из себя такая красивая, утонченная, поэтичная, в тебя влюбляется. Ну что, ты не поцелуешь ее в бархатную щечку? И не поддашься, когда она тебя потянет к кровати? И что, у тебя не встанет?
– Ну тебя к черту!
– Нет, ты скажи! – не отставала Марья Ивановна, чувствуя, что ситуация меняется в ее пользу.
– Хорошо, я попробую при первом же удобном случае. И пусть он попробует не встать!
Марья Ивановна представила Смирнова в компании с очаровательной длинноногой дурочкой. Как она – хи-хи, ха-ха, губки алые бантиком, ресницы длиннющие – хлоп-хлоп, – лежит на белой медвежьей шкуре, закатив голубые бесстыжие глазки. Как бурно вздымается ее силиконовая грудь. Как коленки ее расходятся в стороны, открывая влагалище, влажное и гостеприимное.
И как у него встает.
Евгению Александровичу понравилось выражение ее лица, и он решил простить женщину.
– И знаешь еще что, – начал он высказывать то, что давно сидело у него в голове. – Мне почему-то кажется, нет, не кажется, я уверен, что, рассказывая о негодяе, изнасиловавшем Кристину, он рассказывал о себе... Все могло быть примерно так. После очередного, может быть, даже демонстративного ухода Святослава Валентиновича к Регине, ухода через дырку в заборе, Кристина ушла из дома. И попала в ресторан Эгисиани. А у того, без сомнения, была, ну, давай, представим, что была, привычка спорить с тем пузатым азербайджанцем на время, через которое та или иная женщина будет рыдать от счастья в его ошкуренных тенетах. Он поставил, ну, скажем сто долларов, что через час. И выиграл...
– Все это фантазии... – Марья Ивановна не сомневалась, что Смирнов просто-напросто ее достает.
– Совершенно верно, – уловил Евгений Александрович мысли женщины. Но продолжал гнуть свое:
– Согласись, версия – это ведь тоже фантазия.
– Ну и что ты еще нафантазировал?
– А вот что. Отдавая проигранные сто долларов, маленький умненький и наблюдательный азербайджанец сказал Эгисиани: "Если ты переспишь с ней еще и завтра, дам тебе тысячу баксов, а если нет, то вернешь мне мои сто".
– И Вова прокололся... – начала верить Марья Ивановна, вспомнив изменчивые глаза своего несостоявшегося любовника.
– Да. На следующий день Кристина, как говорят в народе, ему не дала. И Эгисиани в запале заявил азербайджанцу, что будет давать ему по сто долларов в день, будет давать до тех пор, пока Кристина вновь не окажется под ним... Представляешь семантику: она не дала, а он будет давать каждый день. Это гордый грузин должен был давать, то есть, отдаваться каждый день этому пузатому азербайджанцу.
– Ну и фантазия у вас, несостоявшийся профессор!
– Какая фантазия, госпожа завмаг! Просто я думаю языком.
– Я знаю, милый. Особенно хорошо это у тебя получается в постели. Ну и что дальше?
– Он начал ее окучивать. И так, и эдак. Представь, он каждый день отдает сто долларов посмеивающемуся азербайджанцу плюс накладные расходы – кабаре, казино и прочее, – а она ему про высокие материи рассказывает. Чувствует, что он ее неспроста желает, и рассказывает, измывается. Об интерьере, как продолжении внутреннего мира доходного посетителя, о высокой музыке, очищающей проголодавшуюся душу, о поэзии, как мере человека, и о прочих глупостях. У Вовика душа чернеет от ненависти, но он слушает, слушает... Что-то помимо воли понимает, что-то входит в его душу...
– И становится другим, и она, видя перемену, поощряет его, – вспомнила Марья Ивановна одухотворенное лицо Эгисиани.
– Ну-ну, поощряет своим телом... Опять тебя заносит. Дудки все это нематериалистические! Он, вне всякого сомнения, остается прежним – волка траву есть не заставишь.
– А ночь в ресторане с Кристиной и мясом по-чухонски?
– Эту незабываемую ночь и свое чудесное перерождение он придумал, – убийственно усмехнулся Евгений Александрович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38