Он хотел, чтобы это божество к нему благоволило, и потому всегда приносил ему жертвы, то есть давал ему возможность проявиться. Выйти на сцену, что ли, заявиться во всей своей красе. И еще этот знающий человек сказал, что таких людей, как этот Резвон, достаточно много...
– Ты, например, – бросил Стылый. – Вместо того, чтобы вдарить Паше рукояткой пистолета по черепушке, одеяло ему дал и речь надгробную еще произнес, да так, что он едва не прослезился.
– Ты прав, я дал ему этот шанс, но неосознанно. И мне кажется, что Паша Центнер оценил мое неосознанное благородство и также оставил нам шанс выбраться из наших бетонных гробов.
– Догадываюсь, вы использовали шанс Резвона, – заинтересованно проговорил Борис Михайлович. А что он из себя представлял? Я имею в виду шанс, который он вам предоставил?
Смирнов, рассеянно посмотрев на Бориса Михайловича, сделал паузу и с удовольствием окунулся в прошлое.
– Это случилось жарким летом в высокогорной долине. Представьте себе голубое небо с ухоженными барашками облаков, голубой пенящийся поток, высоченные тополя стайками и скалы, скалы, и скалы. К одной из них прилепился кишлак Резвона, хозяина долины... Мы с друзьями, образно выражаясь, пришли в него за шерстью, но были наголо острижены.
Стылый прервал товарища по несчастью.
– Опять выражается! Тоже мне Есенин: "голубой поток", "тополя стайками", "прилепился кишлак"... Ты же обещал по существу.
– По существу, так по существу, – согласился Евгений Александрович. – В общем, темной ночью, связанный по рукам и ногам, я лежал в доме Резвона, в гостевой комнате. А на стене висела старинная обнаженная сабля. Он специально ее оставил. Я два раза пытался до нее добраться, но дважды гремел костями, то есть падал с ног и, соответственно, дважды был бит, сидевшими в прихожей охранниками. На третий раз я добрался. Об этом мне на следующее утро рассказали друзья.
– Как это? – удивился Стылый.
– Да так. Я все сделал во сне. Добрался до сабли, перерезал веревки, охранников и, как ни в чем не бывало, улегся досыпать.
– Божественный шанс тут ни причем, – потерял интерес Борис Михайлович. – Наверняка в детстве вы страдали снохождением. Это особая форма эпилепсии. Обычно с возрастом она проходит, но сильное душевное волнение может привести к временному ее прогрессу.
– Все это очень интересно, но мне кажется, что бзыки Резвона на тему божественного шанса тут ни причем, – покачал головой Стылый. – Сабля, небось, испокон веков на стене висела.
– Нет, перед смертью Резвон сказал мне, что намеренно ее повесил...
– А ты его тоже в одеяло заворачивал и песком засыпал? Как Пашу?
– Его убил не я. Его убил Бабек, мой давний друг и его подневольный подельник. А у Бабека в то время с головой было все в порядке, и ни о каких божественных шансах он не рассуждал и в принципе рассуждать не мог.
– А что вы, Мария Ивановна, скажете на этот счет? – дождавшись паузы, поинтересовался Борис Михайлович. В глазах его теплилась надежда. – В самом деле, ваш предпоследний любовник был с бзыками, как изволил выразиться уважаемый Александр Николаевич?
Слова "предпоследний любовник" предназначались для ушей Смирнова.
– Кроме бзыков у него ничего-то и не было, – воочию представила Мария Ивановна Пашу Центнера. – А что касается шансов, то я определенно знаю, что он никогда никого не расстреливал, и не приказывал расстреливать. А вот с четвертого этажа заставить спрыгнуть или в воду с грузом столкнуть – это он любил. Да, в воду с грузом...
– Весьма любопытно, весьма любопытно... – Борис Михайлович попытался расправить плечи. Бетон презрел его движение.
– Ну, говори, не томи, – попросил Стылый, заинтересовавшийся не менее своего начальника.
Мария Ивановна, молчала, уставившись в пятно крови, буревшее под ее глазами на ковролине.
– Ты чего? – обеспокоился Смирнов.
– Да так, припоминала... – бетон более чем другим мешал ей говорить свободно. – Паша действительно кое-что рассказывал по теме... На яхте они гуляли. То ли на Рижском взморье, то ли на Клязьминском водохранилище. И одного человека утопили. Который, как они считали, общие деньги присваивал. Паша потом говорил мне, что он настоял, чтобы беднягу бросили в воду не только с грузом на шее, но и с ножом в руке. Друзья сначала возражали, но потом решили развлечься и принялись веревки на скорость резать. Резали, резали и, в конце концов, скрутили по данным эксперимента пятиминутную веревку... Ну, значит, такую, которую за пять минут, не меньше, ножом перерезать можно...
– Ну и что? – спросил Борис Михайлович, не сводя воспаленных глаз с женщины. – Выплыл ворюга?
– Нет. Он так перепугался, что нож из руки выронил, до воды еще не долетев.
– Испугался – погиб... – изрек Евгений Александрович любимую фразу.
– Еще Паша говорил, что обманул дружков. В том месте, где к веревке камень крепился, ее за три минуты можно было перерезать. В воде, да еще с закрытыми глазами. Понятно, почему обманул... Ведь это он деньги крал, и это его должны были топить.
– Повезло нам с ним, – одними губами усмехнулся Борис Михайлович. – Наш Паша Центнер, оказывается, в своем роде джентльмен. И нам с вами всего лишь надо найти алмазную пилу где-нибудь на кухне и распилить наши так ладно скроенные одежды.
– Или надеяться, что господин Смирнов во сне из своей выскользнет, – усмехнулся Стылый.
– А этот человек, которого Центнер вместо тебя мучил... – не обратив внимания на реплику, вперился Смирнов в усталые глаза смотревшей на него Марии Ивановны. – Ну, тот разорившийся бизнесмен. Ему Паша оставил шанс выбраться?
Мария Ивановна опустила веки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61