И рядом с ним шла юная Стефания в... необыкновенно красивом свадебном платье.
– Попался!? – улыбнулась она. – Это со мной тебе предстоит совершить подвиг – прожить всю жизнь с одной только мной! И ты его совершишь, если ты, конечно, герой и настоящий мужчина.
Бельмондо не смог ответить. Он не верил своему счастью, он упивался красотой и непосредственностью своей жены, ему не терпелось начать подвиг как можно скорее.
...Борис влюбился по самые уши. Раньше он и подумать не мог, что будет весь поглощен одной единственной женщиной, да что женщиной! Одной ее улыбкой, одним ее ушком, одним ее пальчиком! Первые два года их жизни были сплошным счастьем. У них родился хорошенький мальчик. Стефания в честь мужа назвала его Борисом.
Став отцом, Бельмондо оказался на вершине блаженства. Иметь ребеночка от своей любимой – это так прекрасно, это двойное, тройное обладание ею!
Однако в последующие годы у Стефании обнаружились некоторые неприятные черты. В частности, она много времени отдавала подругам и, что неприятно, всегда жила исключительно сегодняшним днем и текущим часом. Она, к примеру, могла оставить Бориса без ужина только потому, что у соседки издохла любимая кошка. Или могла отдать слезливой подружке деньги, отложенные на туристическую поездку в Бразилию, или купить верблюда у проигравшегося в казино бедуина, или уехать на неделю бороться с Байкальским целлюлозно-бумажным комбинатом, или привести домой пятерых сенбернаров уехавшей на море знакомой, или... Ну, в общем, вы поняли...
К исходу третьего года супружеской жизни Бельмондо задумался. Три года он все тащил в дом, три года он думал только о семье, три года у него и мысли не было провести свободное время не с женой и сыном, а в пивной с друзьями или просто бродя в одиночестве по московским бульварам. А Стефания все эти три года прожила в свое удовольствие и, похоже, не собиралась менять образа жизни.
«А, может быть, и мне надо жить, так же, как и она? – однажды подумал он, спеша с работы домой. – Не брать ничего в голову, завести маленькие приятные привычки, любовницу, наконец? И все будет тип-топ? Нет, не смогу... Мне ничего, кроме нее не интересно, ничего не нужно. И, во-вторых, я обещал...»
Жены он дома не обнаружил. На журнальном столике лежала коротенькая записка, в которой сообщалось, что Борис – «милый» и что в посольстве королевства Марокко сегодня благотворительный прием, устроенный в целях вспомоществования белым индийским тиграм, и поэтому «твоя Стефа» приедет часам к одиннадцати-двенадцати... И Борис в расстроенных чувствах побрел покурить на улицу и после четвертой сигареты наткнулся на соседку, у которой когда-то сдохла кошка.
«Хотите посмотреть на мою новую киску? – спросила она, играя глазами, полными многозначительности. – Я вчера завела белую персиянку – такая бесподобная красавица! Вам понравится».
И Борис пошел к Татьяне (так звали соседку) в гости. Квартирка у нее была просто загляденье (как, впрочем, и она сама – естественная, готовая к прекрасной женской преданности и в то же время чертовски сексапильная). Во всем – в мебели, картинах, всевозможных финтифлюшках – чувствовался тонкий вкус и любовь к своему уголку. Утка с яблоками тоже была неописуемо хороша. И коньяк был отменным и, судя по этикетке, берегся к сегодняшнему вечеру долгие годы. После второй рюмочки Татьяна расстегнула верхнюю пуговицу домашнего халатика и бесхитростно сказала:
– Оставайся. Нам будет хорошо... – и, сделав небольшую паузу, добавила многозначительно:
– Всю жизнь...
– Я знаю... – сказал Бельмондо, корежа себя волей. – Но я должен... Должен...
Не вышло, не договорил, навалился на сидящую рядом девушку, впился в губы. И вдруг понял, что, спасая себя, начинает цепочку зла, которая погубит его сына, Стефанию, друзей и десятки других ни в чем не повинных людей. А потом и весь мир.
И ушел.
Вернувшись домой, он позвонил Татьяне. Она подняла трубку и Бельмондо, запинаясь и путая слова, начал говорить:
– Ты самая... самая лучшая женщина, которую я когда-либо встречал. И потому я самый несчастный человек на свете (на этом месте слезы потекли у него из глаз, первый раз в жизни потекли)... Но пойми, я прожил много жизней и в каждой ходил многими тропами и не одну тропу не прошел от начала и до конца... А теперь я знаю, что именно в этом мое, твое спасение, спасение всех... И я должен...
Недослушав, Татьяна бросила трубку. А Борис подумал, что на амбразуры бросаться легче, чем жить.
Еще через год Стефания начала ему изменять. Сначала скрытно, потом на глазах у всех. А Борис все отворачивался и отворачивался от призывных женских улыбок. На пятом году совместной жизни он попросил жену родить ему девочку. Стефания родила. И, как потом выяснилось, не от него. Борис крепился. Вернее, уперся. Он все больше и больше чувствовал себя на дистанции, на бесконечной человеческой дистанции, на которой он должен пройти свой отрезок от начала и до конца. И если он его не пройдет, не выдержит, свернет в сторону, то и другие люди свернут, и не останется ни у кого надежды. Дочь Стефании он так и назвал – Надежда. И любил ее, так же, как родного сына. О том, что вся его нынешняя жизнь – это бремя, наложенное Богом, он забыл. Он просто жил по совести, как живет посаженное кем-то дерево. И люди стали относиться к нему, как к дереву. Они знали, что под его ветвями всегда можно найти покой, а на них – плоды...
Лет в тридцать пять Стефания простудилась (под дождем купалась нагишом на даче любовника), долго болела. Ее долго лечили, потом удалили матку, яичники и мочевой пузырь. И до конца своих дней (тридцать лет, целых тридцать лет) она мучила Бельмондо бесконечными подозрениями, упреками и жалобами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90