Несколько раз Баламут умирал, лишь только высунув голову из колодца, несколько раз впадал в кому и транс. 1300-ый нырок его чуть было не доконал: планета оказалась такой заразительно-унылой, что он решил уползти подальше от колодца и там умереть. Но когда он уже вылез из сиреневого тумана, чтобы осуществить свое слабохарактерное намерение, ему неожиданно вспомнилась притча о лягушке, упавшей в молоко...
Нырок № 1345 окончился на обитаемой планете. Пришельца никто не обнаружил, так как краеугольное открытие Мыслителя было верным. Но сам Коля испытал незабываемые ощущения, увидев себя синекожистым многочленом с четырьмя теми самыми. Вконец растерявшись, Баламут не стал разглядывать иные части своего удивительного инопланетного тела. Он просто нырнул в колодец в холодном поту... Оказавшись в нем, перевел дух, и в который раз задумался, что делать дальше. Но, вспомнив свое более чем безнадежное двухнедельное барахтанье в холодных просторах бескрайней Вселенной, разозлился и крича: «К Трахтенну, сволочь, давай, к Трахтенну!» принялся со всех сил колотить кулаками по стенкам колодца. И, к своему удивлению, немедленно воплотился в отсеке, несомненно, космического корабля, команда которого дышала газовой смесью, по составу мало отличавшейся от состава земной атмосферы.
7. Черный. – Нехилая просьба. – Голос из сердца и глас с небес. – Дорожка к святости.
Бывшая теща и злодей сидели рядышком на плетеном из тростника диванчике. Узрев меня, Светлана Анатольевна покрылась пятнами и всем телом подалась к Худосокову. Однако я был такой блаженный, как изнутри, так и на вид, что Светлана Анатольевна мало-помалу успокоилась и продолжила свой рассказ о том, как год за годом меня изводила:
Смятенный мстительным блеском ее глаз, я хотел, было, плюнуть им под ноги, но, вспомнив, что Он смотрит на меня, воздержался. Демонстративно вежливо поздоровавшись, я нырнул с разбега в волнующееся море и поплыл вразмашку к берегу. Выйдя из воды, бросился на горячий коралловый песок и задумался о Нем.
– А ты молодец! Держишься, не грешишь! – ответил моим мыслям его голос. – Никак и в самом деле поверил?
– Одно из двух, Отче: или поверил, или сошел с ума.
– Обижаешь, сын мой... Не укрепился ты еще в вере.
– Да нет, я верую. Слышу твой голос, сердцем тебя чувствую. Ничего, что я на «ты»?
– Ко мне все так обращаются...
– У меня просьба к тебе... Можно ее сразу изложить, без молитвы?
– Говори.
– Пошли мне какое-нибудь знамение... Мне это нужно... Очень. А то, понимаешь, когда одни голоса в голове слышишь, крыша может съехать не в ту сторону...
– Не хилая просьба...
– Обиделся? – испугался я.
Ответа не последовало.
Посетовав на свою нетактичность, я хотел перевернуться на живот, чтобы позагорала спина, но не смог сделать этого: глаза сами по себе потянулись к маленькому облачку, стремительно приближавшемуся с запада. Не прошло и пяти минут, как все пальмы острова были пригнуты к земле ураганным ветром, густо простроченным ливнем. Не вставая с песка (вряд ли это было возможно), я обернул объятое ужасом лицо к морю и увидел, что яхта с Худосоковым и Светланой Анатольевной мирно стоит в полосе полного штиля, и, более того – освещается яркими солнечными лучами, льющимися из прорехи в черных грозовых облаках. И тут, чуть ли не под ноги, ударила молния, и я услышал с небес раскатистый голос:
– Поди и вымой им ноги!!!
Что делать? Лишь только буря улеглась, я поплыл к яхте, рассуждая о том, что когда не рассуждаешь, рассуждения никогда не пересекаются с собственными более ранними рассуждениями и рассуждениями других людей и потому жить легко и приятно. Уже подплывая к яхте, я умиротворенно думал о том, как приятно будет сестре Светлане и брату Леониду сидеть на палубе за столиком и чинно беседовать о зле с чисто вымытыми ногами...
Потом я стоял с тазиком на корме и рассуждал, можно ли выплеснуть грязную воду в экологически чистое море. Но когда прежний я, не вполне, видно, еще выветрившийся из грешной души, шепнул ехидно: «А может, выпьешь?», импульсивно выплеснул.
Честно говоря, мытье ног мне пришлось по вкусу. Нет, не подумайте, плебейством это не пахло. Я просто понял, что полное уничижение своего "я" ради того, чтобы на свете воцарилась доброта и смирение – это и есть прямая дорожка к святости. А святым, не канонизированным, а по совести, мне в глубине души хотелось быть всегда... Я бы, наверное, им стал – морально и идеологически был готов давно. Останавливал лишь холодный российский климат. Без последних рубашки и портков, которые со святого либо снимают, либо он сам отдает, пропагандировать доброту и смирение в наших умеренных широтах невозможно. И поэтому российские святые либо эмигрируют в теплую Индию, либо получают зелень на пропитание и теплые вещи из-за рубежа.
В Индию мне не хотелось – народу много, девушки смуглые до черноты в глазах и покойников в речки бросают, а на вспомоществование из-за рубежа рассчитывать не приходилось (я ведь не пламенный правозащитник дальнего зарубежья и Чечни и даже не морской офицер с экологическими наклонностями). И я смиренно дожидался времени, когда придут ко мне душевные силы, и я смогу подобно святому графу Толстому уйти прочь от грешной земной жизни...
8. Баламут. – Трахтенн превратился. – Убивают по-мариински. – Он догадался сразу.
Да, Николай Баламутов, нырнув в 1346-ой раз, попал в отсек космического корабля и не просто в отсек космического корабля, а отсек корабля Трахтенна. Он это понял тотчас, потому что практически весь отсек (площадь его была не меньше двухсот квадратных метров) был заставлен пластиковыми ящиками, на боках которых желтели наклейки, изображавшие взрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90