На мужа она почти не смотрела, не просила у него денег — даже на домашние расходы. Не наряжалась, никуда не ходила, молчала целыми днями. Потом понемногу оправилась.
Тогда ему и в голову не пришло, что он навсегда отказывается от своей мужской жизни. Но фактически так оно и случилось. Сначала ему нередко доводилось получать то, к чему он, собственно, и не очень стремился. Потом это стало случаться все реже и реже. Возможно, он и сам не сознавал, что после этой ослепительной и сильной женщины все остальные казались ему ничтожными, пресными и безвкусными, как солома. Несмотря ни на что, в глубине души у него еще оставалось что-то, чего она не сумела уничтожить, что-то от той огромной и слепой любви, которая дурманила его в первые месяцы. Без всякого желания обнимал он этих бесконечно чужих невзрачных женщин, да и его врожденная порядочность, пожалуй, мешала ему больше, чем их недостатки. Он не умел прятаться, искать квартиры, лгать. Не умел даже притворяться. Это было за пределами его душевных сил и возможностей. Но он смутно чувствовал, что сдается, и сдается навсегда. И с еще большей страстью и силой отдался своей работе.
Однако, как это ни странно, отношения Урумова с женой постепенно наладились. И стали даже естественней, чем были до разрыва. Через несколько лет они, по всеобщему мнению, выглядели почти идеальной парой. Никто не подозревал, что между ними что-то случилось. Когда же они построили новую квартиру, то и спальня, правда, вопреки их желанию, оказалась общей. Они спали в одной комнате, не видя, не чувствуя друг друга — как друзья, которые уже не помнят, когда и почему они подружились. Урумов смутно догадывался о ее связях — коротких и более длительных, но догадывался с облегчением. В его глазах она по-прежнему была настоящей полноценной женщиной и имела все права на личную жизнь. Но одна мысль о том, чтобы к ней прикоснуться, приводила его в ужас.
За окном одни за другими стали бить старинные городские часы. Три часа, а он все еще лежит с открытыми бессонными глазами, задыхаясь в горечи прошлого. Давно, вот уже не один десяток лет ему казалось, что оно навсегда скрыто под серым пеплом забвения. Он научился отлично справляться со старыми воспоминаниями, тяжелыми мыслями, глупыми иллюзиями, всякого рода подведением печальных итогов. И прежде всего — с надеждами, их он убивал первыми. Он и сам не знал почему, но это оказалось не таким уж трудным. Может быть, он просто устал и был полон отвращения и отчаяния. И редко, очень редко, какой-нибудь жаркой ночью перед ним вновь возникало мучительное воспоминание — девушка в кабинете отца со смущенно скрещенными на груди руками.
Заснул он лишь на рассвете, вытянув руки поверх одеяла. Луна давно уже закатилась, небо посветлело. На ветке недалекого дерева с упоением распевала какая-то птичка — синица, соловей? Как давно исчезли птицы из его жизни.
7
Они спускались по тропинке, вьющейся среди можжевельника. Криста быстро шла впереди — почти девочка в своем ситцевом платьице и легких босоножках. Ноги у нее были несколько худощавы и так белы, словно она хранила их в скрипичном футляре. Она не оборачивалась, не глядела на него, маленький ее носишко был поднят к небу. А здесь, высоко в горах, оно совсем не было похоже на бесцветное городское небо — по нему не летали птицы, не проносились самолеты, и маленькие одинокие облачка, точно лампадки, висели у них под ногами.
Она шла так легко и быстро, что Сашо еле поспевал за ней. Он испытывал какое-то непонятное головокружение, словно бы только тут, над облаками, понял, что земля и в самом деле вертится вокруг своей осточертевшей оси. Сашо не привык к таким прогулкам, которые казались ему скучным и бессмысленным хождением. Ступал он довольно неуверенно и проклинал острые камни, которые, словно кривые зубья, торчали из потрескавшейся рыжеватой земли. Но к счастью, тропинка скоро стала не такой утомительно крутой, теперь вместо камней вокруг была трава. Они вышли на открытое место и увидели обширную пологую поляну, усеянную желтыми цветами. Здесь Криста на миг обернулась, взглянула на него и побежала. Она стремительно неслась вниз, взмахивая руками, чтобы сохранить равновесие. И Сашо только тут понял, что. до поляны еще очень далеко, потому что Криста становилась все меньше и меньше, пока, словно бабочка, не опустилась среди цветов. И тут же словно бы слилась с поляной. Сашо даже показалось, что она просто растаяла, как зеленое облачко.
Когда он спустился вниз, Криста сидела у какого-то крохотного ручейка, который еле заметно пробирался среди трав. Вода в нем была необычайно прозрачной, на дне виднелись плоские, отмытые столетиями белые камешки. Несколько таких камешков лежало у Кристы на ладони, девушка смотрела на них так, словно нашла брильянты.
— Посмотри, какие красивые! — воскликнула она, ничуть не притворяясь. — Правда? — и протянула к нему раскрытую ладонь.
— Красивые, — ответил он без всякого воодушевления.
От долгого хождения по камням в голове у него словно растрясло мозги, колени подгибались.
— Тебе что, не нравится?
— Что ты! — Он едва нашел в себе силы улыбнуться. — Подаришь?
Криста сама сунула камешки ему в карман.
— Потеряешь их — потеряешь меня.
— Не слишком ли дешево ты себя ценишь? — спросил он.
— Очень дорого! — ответила она. — Ты не знаешь, эти камни волшебные.
— И все-таки ты рискуешь! Волшебные не волшебные, а когда-нибудь и они могут надоесть. Криста засмеялась.
— Отдохни, — сказала она. — А я нарву немного цветов.
— Когда мы неслись вниз, словно взбесившиеся кентавры, я видел не меньше двухсот надписей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144