Он открыл окна и здесь и в холле, выходящем на север, оставил открытой дверь. Сразу же возник легкий сквозняк, и Урумов почувствовал, что в квартире стало прохладней. Ноги совсем его не держали, дрожь от бесконечного подъема по лестнице все еще не унималась.
Он присел на кушетку. Очень хотелось сунуть за спину обе подушки, но сил не было даже на это. Ничего, он посидит так, а потом ляжет — может быть, навсегда. И вдруг взгляд его утонул в синеве картины. Казалось, он сам уже был в ней, в этой ночи, рядом с белыми конями, которые провели его через всю его жизнь. Он чувствовал их дыхание и легкое пофыркивание, с которым они спускались вниз, по крутому склону. Он видел их подрагивающие спины, белые кончики ушей. Они и сейчас бежали, точно во сне, — не было слышно ни стука копыт, ни бубенцов, совсем как в ту призрачную ночь. Не звенели даже железные шины. И он был совсем один в этой страшной повозке, рядом не было никого, не было даже матери, словно и она растаяла в ночной прохладе. Ему казалось, что он уже целую вечность спускается по этому бесконечному крутому склону. И он уже не знал, куда едет, может быть, в никуда. А может быть, к тем светлым, осиянным луной долинам, к утопающим во мраке селам. Но и эти долины были как будто совсем мертвы, не было слышно даже тихого журчания рек. Ему вдруг стало страшно, захотелось уйти из картины, но уйти он не мог — картина поглотила его целиком.
Он не знал, что если останется сидеть вот так, не двигаясь, то будет спасен. Но очень уж была страшна эта бесконечная, темная и холодная ночь, хотелось во что бы то ни стало вернуться к себе. И он действительно вернулся, хотя и с трудом. Теперь картина опять была далеко, сквозь легкий туман он вновь увидел ее на стене. Решил снять ботинки, дать отдых ногам, полежать, успокоиться. Он наклонился, развязал шнурки, медленно, не помогая себе руками, снял обувь. Затем с облегчением вздохнул и выпрямился. В то же мгновение сердце его словно лопнуло — так же легко и бесшумно, как лопаются после дождя прозрачные водяные пузыри. И он сразу же понял, что это — конец.
Да, это действительно был конец. В первую секунду он почувствовал только острый приступ безнадежности — горькое и страшное, не имеющее границ чувство. Это продолжалось всего лишь мгновение, впрочем, может быть, он уже потерял чувство времени. Наверное, он упал на кушетку, потому что видел только карниз над окном и часть потолка. Но почему он до сих пор сознавал все, что его окружало? Ах да, ну конечно же, мозг еще продолжает жить, сознание работает. И, забыв обо всем, ученый, затаив дыхание, продолжал наблюдать великое и страшное чудо смерти. Но и это как будто длилось всего несколько мгновений. Все вокруг него быстро темнело, теряло цвет и очертания. Потом появились какие-то неясные и деформированные образы, которых он не понимал. И вдруг совершенно ясно увидел круглую вешалку «Альказара», серо-голубые пелерины офицеров, эмалевые кокарды, котелки; увидел пристава в синем мундире, словно разрубленного саблей, безглазого и страшного; увидел ее . И последними остатками своего гаснущего сознания понял, что все, что случилось с того позднего вечера и до сегодняшнего дня, — было всего лишь бесконечно растянувшимся мгновением самообмана и надежды.
На следующее утро сестра так и нашла его — неестественно вытянувшись, он лежал, закинув голову, худой, окоченевший, бесчувственный. На первый взгляд посеревшее его лицо казалось совершенно спокойным. И только родная сестра скорее почувствовала, чем увидела, выражение горького страдания, которое все больше бледнело и исчезало, словно он ждал еще только ее, чтобы со всем проститься. И когда наконец пришел врач, его безжизненное лицо было уже спокойным и чистым, как вечность.
15
Зал гражданских панихид был заполнен до предела. Стоял жаркий летний день, но здесь было много темных костюмов, галстуков, много печальных лиц и много представителей высоких учреждений и институтов. Несмотря на глубокое потрясение, Ангелина обводила зал сухими строгими глазами и подмечала все, вплоть до мельчайших подробностей. Она знала, что, когда пробьет и ее час, лишь об этом она сможет вспоминать с упованием и благодарностью. Охваченная горем, она в то же время испытывала какое-то удовлетворение; полная отчаянья — гордилась всем, что сейчас видела, скорбь мешалась с радостью. Еще никого из Урумовых не хоронили так многолюдно и торжественно, с таким почетом, с таким количеством цветов и венков, с такими прекрасными некрологами, которые она накануне читала чуть не до утра. Всего этого было намного, намного больше, чем она ожидала, хотя здесь и не было кадильниц и хоругвей, и епитрахили священников не блестели своей ветхой позолотой. Ей очень не хватало свечей и печального запаха ладана, это даже угнетало ее, но не мешало понимать, что без них человеческая скорбь проявляется более искренне и естественно. И пока люди один за другим подходили, чтобы выразить ей свои соболезнования, Ангелина чувствовала, что большим почетом она не пользовалась никогда в жизни. Прощаясь с ним, многие мужчины вытирали слезы. А один попросту плакал. И именно этой картины — вида плачущего пожилого мужчины — не могли выдержать ее истерзанные и расстроенные нервы, она тоже заплакала. Но быстро овладела собой. Нет, у нее не было времени лить слезы. Сейчас ей нужно было смотреть вместо несчастного ее брата, смотреть его глазами и донести все увиденное до своего последнего часа. Она даже на гроб глядела редко. Да и зачем? Защищенный грудой цветов, он лежал в полной безопасности и сейчас по-настоящему был похож на мертвого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144