Но его у меня действительно не было. Понадобилось много дней, чтобы природа вернула мне это безмерное богатство. И тогда я понял, что именно его мне не доставало, чтобы превратиться в полноценного человека. А не памяти.

* * *

Не стану скрывать, встреча с Христофором произвела на меня необыкновенное впечатление – гораздо сильнее всех предыдущих встреч. Куда более сильное, чем встреча с Лидией или с Мартой. Более сильное, чем мои внезапные видения, – крошечные окошки в пропавшее во мраке прошлое. Я мог сравнить его только с тем таинственным сном, который приснился мне в Брестнике. Или с невероятным взрывом ярости в придорожной забегаловке. Я не мог дать себе отчета, почему это так. Из самого разговора я не узнал ничего решающего или бесповоротного. К тем же выводам я мог бы прийти и сам. Пожалуй, решающее было в самом человеке. Лидия совершенно верно поняла или почувствовала, что Христофор – нечто вроде моего «альтер эго». Какими бы разными мы ни были, мы где-то, в чем-то смыкались, как смыкаются на горизонте небо и море. Морю все известно о небе, которое стоит над ним в вышине, хотя небо и воображает, что оно непостижимо. Море отражает в себе любую минуту и любую вечность неба. Я был уверен, что Христофор знает все мои пути-дороги. Он не только отразил их в себе, как море; он их продумал и понял. Я смутно ощущал, что умом, силой мышления он ничуть не уступает мне. А может быть, и превосходит меня.
Я был глубоко убежден, что Христофор позвонит сегодня, завтра, в крайнем случае послезавтра. Но прошла неделя, а от него не было ни слуху, ни духу. Я начал впадать в тихое уныние, некое отчаяние – не от людей, а от своей нелепой судьбы.
Чтобы рассеяться, я начал делать длинные прогулки. Нет, не по городу; бензиновая вонь душила меня. Не верю, чтобы в прошлом существовании у меня было такое чувствительное обоняние. Я чуял запахи даже там, где они вообще вряд ли могли быть. Особенно меня озадачивали запахи, стоявшие в моей собственной машине. Мне казалось, что я нахожусь в каком-то роскошном вертепе.
В сущности, идти было недалеко. Я выходил на улицу Полянова, к самому Дому архитектора, потом сворачивал на Русский бульвар. Вонь на Орловом мосту была невыносима, и я с трудом дожидался, пока светофор даст зеленый свет. И тут же бросался в парк, как в оазис избавления. Чем глубже я в него погружался, тем легче становился мой шаг, свободнее – дыхание. Я знал, что этим обязан деревьям, и потому останавливался и рассматривал их. В парке было так много незнакомых деревьев, что я чувствовал себя пришельцем из иного мира. Одно из них цвело именно сейчас, в разгар лета. Не куст, а настоящее дерево, – гладкий ствол, крупные листья, цветы как белые маки. Не зная, как оно называется, я сам придумал ему имя: запоздалая любовь. Может быть, это было несправедливо по отношению к любви; ни одна любовь не бывает запоздалой, и та, что не торопится, всегда самая сильная, даже если не дает плодов. Ничего, пройдет несколько месяцев, и я увижу, что родит мое дерево.
Обычно я выходил из дома в восемь и возвращался к одиннадцати с успокоенной душой. Торопиться было некуда. Даже если у человека есть в жизни цель, не следует спешить к ней, иначе она потеряет смысл. Путь к цели гораздо богаче самой цели. Истинно счастливый человек никогда ее не достигает, – или он растворяется в цели, или она – в нем. Ребенок, который мечтает об игрушке, всегда богаче ребенка, у которого эта игрушка есть. Не то человек из Язона превратился бы в Тантала.
Я возвращался домой той же дорогой, что и приходил в парк. Никогда не смотрел по сторонам, ни на людей, ни на витрины. И был удивлен, когда меня окликнули:
– Бате Мони!
Черт бы побрал эту девчонку с ее провинциальными замашками! Я ни с кем не желал никаких родственных отношений, мне вполне хватало самого себя. Я оглянулся. Мина стояла на террасе кафе и с улыбкой смотрела на меня.
– Заходи, я тебя приглашаю, – снова позвала она. Я медленно поднялся на террасу. При виде моей хмурой физиономии ее улыбка живо укоротилась на несколько миллиметров.
– Слушай, мартышка, не смей называть меня «бате»! – заявил я. – Меня это раздражает!
Она приняла мой выпад спокойно, будто ждала его.
– Я никогда раньше не называла тебя так.
– А теперь зачем зовешь?
– Просто не была уверена, что ты меня узнаешь.
– Я что, слабоумный? Прошлого я не помню. Но настоящее помню, как слон.
Я почувствовал, как она вздрогнула. И, доводя атаку до конца, резко добавил:
– Думаешь, тебе удалось обмануть меня? Ведь это ты сидела возле меня в больнице!
Атака удалась. Лицо ее стало серьезно, она сказала:
– Давай войдем в кафе.
– Зачем?
– Вот видишь, а говоришь, что с тобой все в порядке. Только слабоумные задают ненужные вопросы.
Мы вошли в кафе. В зале было совсем пусто, и все же она выбрала столик в самой глубине. Мы сели друг против друга. Лицо ее было таким озабоченным, что я тут же пожалел о своей резкости. И все же что-то не давало мне покоя, хотелось ковать железо, пока горячо.
– То, что я сказал, верно?
– Верно, – кивнула она.
– Тогда я скажу тебе и другое. Мы с тобой не впервые встречаемся в этом кафе.
На сей раз она не выдержала и чуть заметно покраснела.
– Да. Мы несколько раз заходили сюда.
– И как ты тогда меня называла?
– Я называла тебя «Пи».
Я был удивлен до бесконечности, но все же сумел беззаботно заметить:
– Пи… Довольно мило… А что это означает?
– Ничего не означает! Ты очень любишь птиц…
– Ну, хорошо, но это еще не причина, чтобы бесстыдно обманывать меня в моем собственном доме. Зачем ты это сделала? Да еще так искусно. Я почти поверил тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84