Цвет у него был такой, будто его красили синькой для белья, какую когда-то употребляли хозяйки.
Я переступил порог. Чисто выметенный пол, низенький белый потолок с розовым веночком посредине. С левой стороны – окошки, с правой – две телефонные кабины ядовито зеленого цвета; за окошками – две головы с русовато-пепельными затылками. Обе они одновременно, как по команде, выпрямились, но явно не узнали посетителя, потому что тут же снова склонились к своим бумагам. Две зеленые двери с табличками: «экспедиция» и «начальник отделения». Я, конечно, направился к этой второй двери, постучал и вошел, не дожидаясь ответа.
То, что я увидел, ошеломило меня – может быть, потому, что я до сих пор ни разу не попытался представить себе, как же выглядит эта женщина. Обыкновенный деревянный, а не письменный, стол, покрытый зеленым глянцевым картоном. За столом обыкновенная женщина, – слава богу, хотя бы она не была в зеленом. Обыкновенная фигура, обыкновенное лицо; самое обыкновенное, какое только можно себе представить. Слегка асимметричный овал лица, тонковатый нос, чуть заметные брови. Прямые гладкие волосы, подстриженные точно там, где не надо, того же цвета, что и у двух девчонок, сидевших за окошками. Отчего это все, к чему она прикасается, становится зеленым или пепельным?
Если верить Марте, вот эта женщина из-за меня погубила свою жизнь. Наверное, у нее не было другого выхода. Она узнала меня мгновенно, во взгляде появился испуг. Гораздо позже я понял, что она боялась не меня, она боялась самой себя. Вернее, того, какой она мне покажется. На минуту рот ее приоткрылся, потом густой румянец залил лицо. Она даже похорошела.
– Здравствуй, Вера, – сказал спокойно, чего и сам не ожидал.
Она взяла себя в руки, но все же голос ее прозвучал глуховато.
– Пожалуйста.
Черт, что бы это могло означать? Должно быть, меня приглашали сесть. Я сел на довольно расшатанный стул с круглой спинкой и увидел стародевичье лицо без единой морщинки или складочки, с маленькой бородавкой у левого уголка губ, слава богу, без волосков. До чего же дурацкая штука жизнь! Неужели я действительно когда-то сгорал от желания целовать эту бородавочку? Но следует отдать ей справедливость, она ни в коем случае не была дурнушкой. Я просто не ожидал, что она окажется такой обыденной. Во мне, хотя и незримый, жил другой образ – бледное лицо, большие печальные глаза, выражение скорбной задумчивости. А эта смотрела на меня, разинув рот от удивления.
– Извини меня, Вера, что я ворвался к тебе так внезапно, – заговорил я. – Без предупреждения. Но ты, наверное, уже знаешь, в каком состоянии мой мозг.
– Да, знаю, – чуть слышно ответила она побелевшими губами. – Мне действительно очень жаль, что так случилось.
– Марта мне сказала, что ты – единственная живая душа в этом селе, которая хорошо знает меня. А ты понимаешь, как это важно для меня, вернее, для моей памяти.
Но она, кажется, не поняла меня.
– Марта сказала только это?
– Ну, не только… – нерешительно ответил я. – Почти все… Но, конечно, без подробностей, в данном случае подробности не так важны.
– Это нечестно!
На этот раз ее голос прозвучал грубовато или чуть неприязненно, – я не понял, как именно.
– Ты имеешь в виду Марту?
– Нет. Обоих…
– Вера, ты не права. Я сейчас не тот человек, которого ты знала. Я совсем другой. И виноват перед тобой не больше, чем любая уличная дворняжка.
Она молчала, но взгляд ее постепенно смягчался.
– Ты и сам не знаешь, какой ты на самом деле, – внезапно сказала она. – И раньше не знал.
– По-видимому, это так, – согласился я. В ее глазах снова мелькнула неприязнь.
– Ну, хорошо! И что тебе нужно от меня?
– Я же сказал, – пробормотал я. – Для меня каждый человек – надежда. Каждый, кто может помочь мне вернуть хотя бы частицу памяти.
– Симо, несчастный! – горько сказала она. – Для чего тебе понадобилась эта память? Что ты выиграешь? Сейчас ты хотя бы чист, даже перед собственной совестью. Зачем омрачать свою жизнь?
– Ну, тогда я лучше пойду, – с облегчением заявил я.
– Нет-нет! – смутилась она. – Почему ты торопишься?
– Потому что не вижу никакого смысла…
– А зачем искать смысл только в себе? Ведь вокруг тебя – люди. Неужели они тебя совсем не интересуют?
– В том-то все и дело! Как понять людей, если не понимаешь самого себя…
– А зачем обязательно понимать? Куда важнее приносить им пользу. В свое время ты вел за собой целую гимназию…
Я задумался над этим, совсем неожиданным, оборотом беседы, но она предложила:
– Давай пойдем куда-нибудь, поговорим, здесь неудобно. Можно в погребок, он в двух шагах отсюда.
Мне не хотелось ни в какой погребок, ни к каким людям. Но я сам навязался на разговор, и приходилось доводить дело до конца.
– Хорошо, – сказал я.
– Тогда подожди меня немного на улице, перед почтой.
Я вышел на площадь. Все три автобуса стояли, повернув свои тупые блестящие морды прямо ко мне. Все три шофера сидели в кабинах, один протяжно зевал. В автобусах сидело и несколько туристов, неподвижных, как куклы. Какого дьявола они колесят по свету, если этот свет их не интересует?
Веры не было довольно долго, и я уже ломал себе голову, что она может делать столько времени одна. Когда же она внезапно появилась, то показалась мне совсем другой. Ну да, она накинула на плечи коротенькое вязаное болеро, весьма провинциальное, разумеется, но не в нем была причина. Я просто не сразу заметил, что она подкрасилась: немножко пудры, немножко помады, да и брови, кажется, подвела карандашом, самым обыкновенным, не угольным. Какой-то штрих, а выглядела она теперь совсем иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84