Взял я наше весло и занялся делом. Только вот камни те, что там лежали и в которых он застрял, мы с ним прежде передвигали вдвоем. Я должен был своротить целых три штуки, если вправду хотел его вызволить. „Волоки сундук, Дус“, – сказал мне Пол. „Одному мне его не допереть, – сказал я в ответ. – А кроме того, нечего отлынивать от своей половины работы“. Тут мы оба захохотали, как ненормальные, и он понял, что я ни за что не брошу его помирать. Я свернул один из камней, хотя мне это и стоило порядочного клока кожи, оставшегося на весле, и взялся за второй. Приходилось мне, прямо скажем, несладко. В плечах и спине у меня словно рвалось что-то. Держись, говорю я себе, спасай Пола, спасай сундук! Жми, парень!.. Закрыл я глаза и налег, помнится, со всех потрохов. И второй камень сдвинулся. Только Пол-то видел, что я над собой творю. „Брось, Дус! – говорит он мне. – Катись к шутам отсюда на берег! Настанет отлив, вернешься за сундуком, ты же теперь знаешь, где он лежит“. „И вернулся бы, да с твоим трупом возиться неохота“, – говорю я ему. И видит он, что я от него не отстану. Да. Была же в людях гордость в те времена. Пихаю я под камень весло, а сам вижу, что сейчас надорвусь, и Пол если не потонет, то от жалости ко мне уж точно помрет. Ну, и самому ему, конечно, лихо приходится: камень-то ногу ему, почитай, раздавил. „Ты мне в обморок падать не моги!“ – говорю я ему, и он начинает смеяться, ну знаешь, как мужчины смеются, когда боятся заплакать. А прилив себе не дремлет, вода при бывает и прибывает, и Заклинательница, чтоб ей лопнуть, все вызывает и вызывает свой шторм. Водичка нам уже по грудь, холод собачий, – чувствую, как есть остываем, и ноги уже прямо не гнутся. Сундук только краешком торчит из воды, но я крепко-накрепко запомнил, где он стоял. Хрен с тобой, думаю, погоди, еще возвернусь и тебя заберу. Тут я навалился на весло всем своим весом, и бедняга Пол завопил. Ох как завопил!.. Все остальные давно уже смылись в деревню, темнеет, мы одни, помочь некому, вода прибывает… А эти говнюки сидят себе в теплой таверне, попивают винишко и с нетерпением ждут, когда же мы явимся, мокрые и измерзшиеся, последние двое идиотов, чтобы встретить нас шуточками!.. Я, помнится, еще подумал: „Неужели они не услышали его вопля? Может ли быть, чтобы человек так закричал, и никто его не услышал?..“ Нет, никто. Ни единая душа не услыхала! И тут я понял, что нам не выкарабкаться. Каждый раз, когда я налегал на весло, Пол кричал. Но я-то понимал, что иного пути нет, надо поднимать камень, не то пропадем. Он, бедняга, посерел весь. И только потому не терял сознания от боли, что страх потонуть придавал ему сил. „Сейчас я налягу в последний раз, Пол, – пообещал я ему. – И либо освобожу тебя, либо дам тебе свой нож“. Он кивнул мне и попробовал улыбнуться. А вода знай себе все прибывала. Положил я обе руки на весло, и душа моя воззвала к односельчанам, которых забрало море: „Помогите!..“ И с этой молитвой я налег из последних сил. И сдвинулся камень. Пол весь обмяк и окунулся в воду, но я его подхватил. Прилив шел все быстрей, потому что Заклинательница на макушке скалы подгоняла волны ветром. Я смекаю, что, как только мы вылезем из храма наружу, мне придется иметь дело еще и с ветром. Пол мешком висел у меня на руках и почти не шевелился. „Сундук!..“ – простонал он. „Друзья важнее“, – сказал я ему и поволок прочь. Поздно уже было думать о сундуке. Я уже больше и не видел его под водой. Море снова взяло его себе. Я таки выволок Пола на сушу, хотя оба мы больше походили на утопленников, чем на живых людей. И хоть бы кто-нибудь высунул нос наружу и пришел нас поискать! Так мы и лежали с ним на берегу, слишком измученные и замерзшие, чтобы дотащиться до ближайшего дома. Обнаружили нас только под утро, и к тому времени нога Пола распухла до самого колена, и у него началась лихорадка. Он так и не пришел в себя, чтобы подтвердить мой рассказ. А остальным было слишком стыдно, чтобы поверить мне. Всем было как-то проще считать, что это мое пьянство и беззаботность погубили моего лучшего друга и любимца всей деревни. Кишка тонка была честно признаться, что все кончилось бы по-другому, не будь они такими трусливыми гнидами. Если бы хоть один из них остался снаружи, был бы у нас и Пол, и сундук тоже. Но никто не остался, и Пол умер, а море уволокло назад свой сундук. Через несколько дней я дождался отлива, погреб к храму и стал смотреть в воду, но сундука и след простыл. Море его спрятало. И хотя с тех пор я не пропускал ни одного Храмового Отлива и искал и искал, пока были силы, так я больше рук на него и не наложил. Но он там, Карли, он лежит там и ждет, чтобы кто-нибудь пришел и выволок его на солнышко. Когда-нибудь вся эта сволочь убедится, что твой старик не соврал. И хотя тошно мне смотреть на нынешнюю стыдобищу с приглашением наемного возчика и все такое прочее, – может, оно и к лучшему, что сундук выудит из моря чужой человек, а не один из этих подонков, которые умудрились и сундук потерять, и погубить Пола…» Вот, Вандиен, что мой дед рассказывал матери, а она – мне.
Внезапная перемена в голосе Джени рывком вернула заслушавшегося Вандиена к реальности. Пока она рассказывала, ее голос каким-то образом уподобился неверному, дрожащему голосу вечно пьяного старика. И для Вандиена было совершенно очевидно, что история эта – не выдуманная. Ни Джени, ни ее мать ничего не придумывали. Более того: произношение многих слов и некий «старинный» акцент наводили его на мысль о древних песнях, которых он наслушался накануне. Язык и выговор этих песен был родным и понятным для того, кто впервые рассказал историю сундука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117