«Гарибальди Терсеро», «Ла Нуэва Тересина», «Донья Анита Сегунда» – это было забавно, но Мартин уже не думал о конкурсах, он думал о том, насколько все это принадлежит временам невозвратным.
Буксир рычал, извергая извилистый столб черного дыма. Канаты были напряжены, как тетива лука.
– Мне всегда кажется, что у какого-нибудь из буксиров выскочит грыжа, – сказала Алехандра.
Мартин же безутешно думал, что все это, да, все-все, исчезнет из его жизни. Как вот это судно: бесшумно, но неумолимо. Уйдет к далеким, неведомым гаваням.
– О чем ты думаешь, Мартин?
– О разном.
– Скажи.
– О разном, трудно определить.
– Ну, не будь злюкой, скажи.
– Вспоминаю, как мы устраивали конкурсы. Как строили планы, мечтали уехать из этого города куда-нибудь.
– Да, да, – подтвердила она.
Мартин вдруг сообщил ей, что ему удалось достать ампулы с ядом, который причиняет смерть от паралича сердца.
– Рассказывай, – отмахнулась Алехандра без особого интереса.
Он показал ампулы, потом мрачно добавил:
– Помнишь, как мы однажды говорили о том, чтобы вместе покончить самоубийством?
– Помню.
Мартин поглядел на нее и спрятал ампулы. Стало темно, Алехандра сказала, что пора возвращаться.
– Ты в центр? – спросил Мартин, с болью думая, что все кончено.
– Нет, домой.
– Хочешь, провожу?
Его тон был деланно безразличным, но вопрос полон значения.
– Проводи, если хочешь, – ответила она после минутного колебания.
Когда подошли к дому, Мартин почувствовал, что не может проститься здесь, и попросил разрешения зайти.
Она опять согласилась, чуть помешкав.
Оказавшись в бельведере, Мартин рухнул на кровать, словно все злосчастья мира свалились на его плечи.
Он лежал и плакал.
Алехандра села рядом.
– Так будет лучше, Мартин, лучше для тебя. Я знаю, что говорю. Мы не должны больше встречаться.
Всхлипывая, Мартин сказал, что тогда он убьет себя ядом, который в ампулах.
Она задумалась, как бы смущенная его угрозой.
Мало-помалу Мартин успокоился, и произошло то, чего не должно было произойти, а когда произошло, он услышал, как она говорит:
– Я согласилась встретиться при условии, что этого не будет. Ты нарушил обещание, Мартин, можно сказать, что ты…
Она не закончила.
– Что я? – испуганно спросил Мартин.
– Неважно, теперь все в прошлом.
Она поднялась и стала одеваться.
Они вышли, и тут Алехандра сказала, что хочет чего-нибудь выпить. Говорила она тоном мрачным, жестким. Шагала, ничего не замечая вокруг, сосредоточась на какой-то навязчивой, тайной мысли.
Первую рюмку она выпила в одном из бистро в Бахо, и потом, как бывало всякий раз, когда ею овладевали необъяснимое беспокойство и странная, пугавшая Мартина отчужденность, она переходила из одного бара в другой, ни в одном надолго не задерживаясь.
С беспокойным видом, как будто спешит на поезд и на счету каждая минута, она барабанила пальцами по столу, не слушая, что ей говорят, и бессмысленно бормоча «что? что?».
Наконец они зашли в большое кафе, в окнах которого были фотографии полуголых женщин и певцов. Свет в зале был красноватый. Хозяйка разговаривала по-немецки с моряком, который что-то пил из очень высокого красного бокала. За столиками сидели моряки и офицеры с женщинами из парка Ретиро. На эстраде появилась певица лет пятидесяти, размалеванная, с посеребренными волосами. В тесном атласном платье огромные ее груди, казалось, готовы были лопнуть, как два шара под давлением. На запястьях, на пальцах и на шее сверкала в красноватом свете бижутерия. Голос у нее был пропитой и бесстыжий.
Алехандра не сводила с нее завороженных глаз.
– Чего ты? – с тревогой спросил Мартин.
Но она не отвечала, глаза ее были прикованы к толстухе.
– Алехандра, – позвал он, трогая ее руку, – Алехандра.
Наконец она на него взглянула.
– Чего ты? – спросил он снова.
– Такая развалина. Она и петь не может, и в постели, наверно, тоже никуда не годится, разве что для каких-то фокусов – кто станет возиться с таким чудищем? – Она опять уставилась на певицу и пробормотала, будто разговаривая с собой: – Дорого бы я дала, чтобы быть как она!
Мартин посмотрел на нее с удивлением.
Потом удивление сменилось уже привычным чувством жгучей печали – нет, не дано ему проникнуть за пределы ее тайны. И опыт показал, что, едва она доходит до такого состояния, в ней возникает необъяснимая неприязнь к Мартину, разящая, саркастическая злоба, которой он не мог понять и которая в этот последний период их отношений проявлялась в грубых вспышках.
Так что, когда она обратила к нему свои глаза, эти стеклянистые от алкоголя глаза, он уже знал, что из ее напряженно и презрительно искривленных уст вырвутся злые, мстительные речи. С высоты своего инфернального престола Алехандра смотрела на него несколько секунд, показавшихся Мартину вечностью: она походила на древних свирепых ацтекских богов, требовавших еще дымящихся сердец своих жертв. Потом резким, сиплым голосом сказала:
– Я не желаю тебя здесь видеть! Сейчас же убирайся и оставь меня одну!
Мартин попытался ее успокоить, но она лишь сильнее разъярилась и, встав на ноги, крикнула, чтобы он уходил.
Будто автомат, Мартин поднялся и пошел по залу, провожаемый взглядами моряков и проституток.
На улице прохладный воздух освежил его голову. Он прошел до Ретиро и в конце концов сел на скамью на Пласа-Британика – часы на башне пробили половину двенадцатого ночи. В голове мутилось. Мартин пытался держать ее прямо, но вскоре силы оставили его, и голова поникла.

XVIII

Прошло несколько дней, пока Мартин, снедаемый отчаянием, набрал номер ателье, но, когда услышал голос Ванды, у него не хватило храбрости ответить, и он положил трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158