Помню отца, как он возвращался с Великой Армией, ехал верхом по саду Тюильри или по Елисейским полям. Как сейчас вижу Наполеона с эскортом его ветеранов, легендарных мамелюков. И потом, когда все кончилось, когда Франция перестала быть краем Свободы, я мечтал сражаться против угнетателей других народов, и я приплыл к этим берегам вместе с Брюи, Вьелем, Барделем, Брандсеном и Раухом, которые когда-то были соратниками Наполеона. Бог мой, сколько лет прошло, сколько было битв, сколько побед и поражений, сколько смертей, сколько крови пролито! В тот день 1825 года я увидел его, и он показался мне подобным величественному орлу во главе своего полка кирасир. И тогда я отправился с ним на войну в Бразилию, и, когда он был ранен у Иербаля Йербаль – река в Аргентине. – Прим. перев.

, я подобрал его и вместе со своими людьми вез его восемьдесят лиг через реки и горы, преследуемый неприятелем, как сейчас… И больше никогда с ним не разлучался… И вот теперь, после восьмидесяти лиг безнадежного бегства, я еду рядом с его разлагающимся трупом, еду в никуда…

Старик очнулся и снова заговорил:
– Кое-что я видел сам, о другом слышал от папы, но особенно от матери, потому что отец был молчалив, говорил редко. И когда приезжали пить мате генерал Орнос или полковник Окампо и вспоминали былое и походы Легиона, папочка обычно только слушал да время от времени приговаривал: «Вот дела-то!»
Голова старика закачалась, и вдруг он громко захрапел.
Мартин снова обернулся к дверям, но там все было тихо. Где же Алехандра? Что она делает в своей комнате? Он еще подумал, что не ушел лишь ради того, чтобы старик не остался один, а тот его и не слышит, возможно, даже и не видит: существуя в какой-то темной, таинственной стране, он не думал ни о себе, ни о ком другом из ныне живущих, отгороженный годами, глухотою и дальнозоркой памятью о прошлом, которое стояло перед ним, как непроницаемая стена сновидений, – он жил как бы на дне колодца, вспоминая негров, скачки верхом, отрубленные головы и эпизоды походов Легиона. Мартин остался здесь не из почтения к старику, нет, его словно бы сковала боязнь переступить границы той своеобразной реальности, где обретались старик, сумасшедший Бебе и даже сама Алехандра. Реальности таинственной, болезненной, несвязной и эфемерной, как сновиденья, и такой же поразительной. Однако Мартин встал наконец со стула, к которому чуть ли не прирос, и, пробираясь между рухлядью, начал осторожненько отходить от старика под бдительными взорами предков на стенах, озираясь на полку с коробкой. Так он дошел до двери и остановился, не решаясь ее открыть. Приложился ухом к щели, и ему почудилось, что по ту сторону, поджидая его, стоит сумасшедший с кларнетом в руке. Мартин даже ощутил его дыхание. Испугавшись, он возвратился, снова сел на стул и вдруг услышал: – Всего тридцать пять лиг.

Да, осталось тридцать пять лиг. Три дня скачки галопом по ущелью с трупом, разбухшим и издающим зловоние далеко вокруг, сочащимся жуткой влагой разложения. Вперед, все вперед, с несколькими бойцами, постреливающими в арьергарде. От Жужуя Жужуй – город на севере Аргентины, административный центр одноименной провинции. – Прим. перев.

до Уакалеры двадцать четыре лиги. Всего лишь тридцать пять лиг, говорят они, чтобы себя подбодрить. Всего лишь четыре или пять дней скачки, если повезет.
В ночной тишине слышится топот копыт – кавалькада призраков. Вперед, на север.

– Потому что в ущелье солнце очень пекло, сынок, это же высоко в горах, воздух там чистый-чистый. Так что после двух дней скачки труп разбух и вонь была слышна далеко вокруг, говорил отец, а на третий день пришлось отделить мясо от скелета, вот как.

Полковник Педернера приказывает сделать остановку и обращается к отряду: труп разложился, зловоние ужасное. Надо отделить мясо и сохранить скелет. А также сердце, говорит кто-то. Но главное – голову: Орибе не удастся захватить голову, опозорить генерала.
Кто возьмется это сделать? Кто сможет это сделать?
Это сделает полковник Алехандро Данель.
И они снимают с коня зловонный труп генерала. Кладут его на берегу речки Уакалера, полковник Да-нелъ опускается рядом на колени и достает походный нож. Сквозь слезы глядит он на обнаженное, обезображенное тело своего командира. И стоящие кругом люди в лохмотьях также глядят сквозь слезы, и лица их суровы и задумчивы.
И вот нож медленно вонзается в прогнившую плоть.

ХІІІ

Мартин ждал, время шло, а старик не просыпался. Теперь-то он заснул всерьез, подумал Мартин и тихонько, стараясь не шуметь, поднялся и пошел к той двери, через которую с Алехандрой входил. Ему было очень страшно, потому что уже рассвело и первые лучи осветили комнату дона Панчо. Пугала мысль, что он может столкнуться с дядей Бебе или что уже встала служанка, старуха Хустина. И тогда – что он им скажет?
«Я пришел с Алехандрой», – скажет он.
Потом он подумал, что в этом доме, наверно, ни на что не обращают внимания и нечего опасаться каких-то неприятностей. Кроме, пожалуй, встречи с безумным, с дядей Бебе.
В коридоре, куда вела эта дверь, он услышал – или ему только почудилось? – не то шорох, не то шаги. Положив руку на клямку, чувствуя сильное сердцебиение, Мартин, притаясь, выжидал. Донесся дальний свисток поезда. Приставив ухо к двери, Мартин с тревогой прислушался: все было тихо, и он уже собрался открыть дверь, как вновь раздался легкий шорох, на сей раз вполне отчетливый: то были осторожные, медленные шаги, как если бы кто-то приближался к той же двери с другой стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158