Да, она его искала и избрала для чего-то, ему пока непонятного. И она рассказала ему о таких вещах, о которых – он был уверен – никогда никому не рассказывала, и он предчувствовал, что она расскажет еще многое другое, еще более ужасное и прекрасное, чем то, в чем призналась. Но он чувствовал также, что все равно останется что-то еще, чем она никогда, никогда с ним не поделится. И эти загадочные, волнующие тайны – быть может, самое главное в ее душе, единственное, что поистине важно! Когда он упомянул о слепых, она вздрогнула – почему? Произнеся имя Фернандо, она тут же спохватилась – почему?
«Слепые, – подумал он почти со страхом. – Слепые, слепые».
Ночь, детство, темнота, темнота, ужас и кровь, кровь, плоть и кровь, сны, пропасти, бездонные пропасти, одиночество, одиночество, одиночество, мы касаемся друг друга, но отделены бесконечным расстоянием, касаемся и все же одиноки. Вот он, маленький ребенок под гигантским сводом небесным, в центре этого свода, в центре гнетущей тишины, один-одинешенек в непостижимо огромной вселенной.
И вдруг он услышал, что Алехандра ворочается, – она легла навзничь и точно отталкивала кого-то руками. Из уст ее вырывались невнятные, но резкие и страстные звуки, и наконец, как бы с нечеловеческим усилием, она воскликнула «нет, нет!» и стремительно вскочила.
– Алехандра! – крикнул Мартин, тряся ее за плечи, чтобы пробудить от кошмара.
Но она с широко открытыми глазами продолжала стонать, яростно отталкивая какого-то врага.
– Алехандра! Алехандра! – повторял Мартин, встряхивая ее за плечи.
Наконец она как будто начала просыпаться, точно поднимаясь из глубокого колодца, темного колодца с паутиной и летучими мышами:
– Ах, – выдохнула она в изнеможении.
Долго сидела в постели, опустив голову на колени и обхватив руками ноги.
Потом встала, включила верхнюю лампу, закурила сигарету и принялась варить кофе.
– Я тебя разбудил, потому что понял, что тебя мучит кошмар, – сказал Мартин, с тревогой глядя на нее.
– У меня всегда кошмары, когда я сплю, – ответила она, не оборачиваясь, ставя кофейник на спиртовку.
Когда кофе был готов, она подала Мартину чашечку и, сев на край кровати, рассеянно взяла свою.
Мартин подумал: «Фернандо, слепые».
«Кроме Фернандо и меня», – сказала она. И хотя он достаточно уже знал Алехандру, чтобы понимать, что не следует спрашивать об имени, которое она произнесла как бы нечаянно, какая-то неразумная сила толкала его снова и снова к этой запретной и опасной теме.
– А твой дедушка, – спросил он, – тоже унитарий?
– Что? – рассеянно переспросила она.
– Я говорю, твой дедушка тоже унитарий? Алехандра глянула на него с изумлением.
– Мой дедушка? Мой дедушка умер.
– Как? Ты же мне, кажется, сказала, что он жив.
– Да нет же, мой дедушка Патрисио умер. А жив мой прадедушка Панчо. Разве я тебе не объяснила?
– Ну ладно, объяснила. Я хотел сказать, твой дедушка Панчо – он тоже унитарий? По-моему, это даже забавно, что до сих пор у нас в стране есть унитарий и федералисты.
– Ты не понимаешь, что здесь, в этом доме, этим жили всерьез. Больше того, представь себе, дедушка Панчо и сейчас продолжает этим жить: он родился вскоре после падения Росаса. Я тебе не сказала, что ему девяносто пять лет?
– Девяносто пять лет?
– Он родился в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году. Мы говорим об унитариях и федералистах, но он-то все это пережил сам. Понимаешь? Когда он был мальчиком, Росас еще был жив.
– И он помнит об этом времени?
– У него потрясающая память. К тому же он только и делает, что говорит об этом, весь день, стоит попасться ему на глаза. Дело понятное, для него это единственная реальность. Все остальное не существует.
– Мне бы хотелось как-нибудь его послушать.
– Сейчас я тебе его покажу.
– Да что ты? Что ты говоришь? Сейчас три часа ночи!
– Не смеши меня. Ты не понимаешь, что для дедушки это все равно. Он почти не спит. А может, все время дремлет понемножку… Но по ночам он бодрствует, свет у него всегда горит, он думает.
– Думает?
– Наверно. Кто знает? Кто может знать, что творится в голове бодрствующего старика, которому почти сто лет? Может, только вспоминает, не знаю… Говорят, в таком возрасте уже только вспоминают…
И со своим резким смехом прибавила:
– Уж я позабочусь, чтобы не дожить до таких лет.
И совершенно естественно, как если бы речь шла о нормальном визите к нормальному человеку в нормальное время, сказала:
– Идем, я тебе его сейчас покажу. Как знать, а вдруг завтра он умрет.
Она остановилась.
– Попривыкни к темноте, тогда легче будет спускаться.
Они с минуту постояли, опершись на балюстраду и глядя на спящий город.
– Посмотри на тот огонек в окне, вон в том домике, – сказала Алехандра, указывая рукой. – Меня всегда завораживают эти ночные огни – может, там живет женщина, которая ждет ребенка? Или кто-то умирает? Или же бедный студент читает Маркса? Сколько в мире тайн! Только поверхностные люди этого не видят. Поговори со сторожем на углу, завоюй его доверие – и вскоре узнаешь, что и он полон тайн.
И после паузы сказала:
– Ладно, пошли.

ХІІ

Они спустились по лестнице, обошли дом боковой галереей и оказались перед дверью черного хода, под навесом, увитым виноградом. Алехандра нащупала выключатель, включила свет. Мартин увидел старую кухню, где все было свалено в кучу, как при переезде. Это ощущение усилилось, когда они пошли по коридору. Мартину подумалось, что поколения обитателей этого старого дома не решались или не умели освобождаться от лишних вещей и мебели – от всех этих покривившихся столов и стульев, позолоченных кресел без сидений, от прислоненного к стене большого зеркала, остановившихся напольных часов с одной стрелкой, от консолей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158