Я выскочил за дверь и задрал голову. Света в Алкином окне не было. И тогда я вздохнул свободно: тяжесть спала с моего сердца. Значит, это была не Алла. Иначе свет бы еще горел в ее окошке.
Я вернулся в общежитие усталый и злой. В коридоре наткнулся на Игоря Птицына и Зинку Михееву. Они стояли, как та парочка, тесно прижавшись друг к другу. Они так могли до утра простоять. Вот любовь, хоть водой отливай.
— Спать надо, — сказал я. — Баю-бай…
Игорь и Зинка даже не пошевелились. У них все перепуталось: и головы, и ноги.
Я зарылся лицом в подушку и натянул одеяло на голову. И снова перед глазами замаячила таинственная парочка в подъезде.
— Не она это, дурак! — пробормотал я. — Понятно?!
Кто-то завозился на кровати и сонным голосом спросил:
— Что? Где? Разбилось?
— Вдребезги, — сказал я и так сжал веки, что глазам стало больно.
12
Я с трудом дождался конца производственного урока. Где-то на складе стоит мой мотоцикл, а я скоблю напильником железо. Но Климыч не любил, когда из мастерской уходили раньше времени. Климыч любил, когда в мастерской задерживались. Тогда он говорил: «Металл добро помнит». Очевидно, говоря о металле, Климыч имел в виду себя. Как только звякнул звонок, я убрал инструмент в ящик и помчался к Ягодкину.
Инженера в конторке не было. Я нашел его возле башенного крана. Ягодкин и механик копались в механизме. Стрела уныло повисла над их головами. Ветер раскачивал четыре стальных троса, к которым прицепляют контейнеры с кирпичом. Ягодкин увидел меня, улыбнулся.
— Какое дело, Максим, — сказал он. — Придется подождать, друг…
— Сальник пробило, — сказал механик, дрыгнув ногой. Он до половины забрался в машину.
— Сальник… Тут дело посерьезнее.
Они еще глубже уткнули носы в мотор и забрякали ключами. Снаружи торчали четыре ноги. Две в валенках, две в сапогах. С час пришлось мне ждать инженера. А когда механизм заработал и стрела пошла описывать плавные круги над строительной площадкой, Ягодкин наконец подошел ко мне:
— Нравится машина?
— Ничего.
— Такими кранами будем блочные дома собирать, — сказал Ягодкин. — За месяц. Представляешь себе? Месяц — и пятиэтажный дом!
Я ничего не мог представить сейчас, кроме мотоцикла. Мне не терпелось увидеть его, потрогать. А вдруг он никуда не годится? Как тот трофейный автобус. Прямо со склада — в утиль.
— На заводах, Максим, будут делать блоки, — продолжал Ягодкин. — Целые секции. Проще и удобнее. А мы соберем. За месяц — дом. А возможно, быстрее.
— Хорошо бы, — сказал я, отыскивая глазами склад.
— Не туда смотришь, — усмехнулся инженер. — Вон там стоит твоя бандура.
Мотоцикл стоял в холодном, захламленном сарае. Здесь лежали надорванные пакеты с цементом, вскрытые ящики с гвоздями, в углу громоздилась бетономешалка. Худощавый юркий завскладом, отомкнувший нам дверь, кивнул на мотоцикл:
— Запылился малость…
Ничего себе малость! Не видно было, какого цвета мотоцикл. Обе шины спустили. Едва я дотронулся до руля, как с фары в ящик с гвоздями упало стекло. Хорошо, что не разбилось.
— Продали? — полюбопытствовал завскладом.
— Тряпку дай, Соколов, — сказал Ягодкин. — И насос как следует поищи… Был ведь!
Соколов ушел за перегородку и, с минуту пошебаршив там, вернулся с клоком пакли и насосом.
— Валялся под ногами, — сказал он. — Прибрал.
— Выкатывай, Максим.
Я выкатил мотоцикл из сарая. Это был побывавший в переделках двухцилиндровый БМВ. Когда я смахнул с него паклей пыль, мотоцикл оказался не таким уж старым. На спидометре: двенадцать тысяч километров. Это совсем немного. На баке вмятина. Переднее крыло согнуто, задевает за шину, нет обеих подножек, не хватает многих спиц.
— Будет как миленький бегать, — сказал Ягодкин.
Я подкачал шины. Задняя сразу же спустила, передняя ничего, пока держала.
— Осторожнее веди, — посоветовал Ягодкин, — а то резину сжует.
В баке плескался бензин. Инженер крутнул кикстартер, и из цилиндра со свистом вылетела смесь.
— Свечи вывинчены, — сказал он и посмотрел на завскладом.
— Ну и народ пошел, — пожал тот плечами. — На минуту отвернись — из глаз нос вытащат… Шофера, кто же еще?
— Поищи, Соколов, — сказал Ягодкин. — Может быть, тоже под ногами валялись…
— Что под ногами, я прибираю…
— Оно и видно, — сказал Ягодкин. — Все, брат, подбираешь…
Соколов снова ушел за перегородку и принес две свечи в промасленной бумаге.
— У Соколова все есть, как в Греции, — самодовольно сказал он.
Минут двадцать мы с Ягодкиным пытались завести двигатель, но он молчал. Наверное, кроме свечей из него еще что-нибудь вывинтили. Хороший жук этот Соколов. Ободрал чужой мотоцикл, как липку. Ягодкин смахнул пот со лба:
— Повозиться надо, а времени нет… В моторе, вижу, ты не петришь. А водить-то умеешь?
Я слышал, что кто ездил на велосипеде, тот не упадет и с мотоцикла. На велосипеде я ездил. И неплохо. Сумею и на мотоцикле. На всякий случай, я сказал:
— Как же, гонял…
Ягодкин взглянул на меня, невесело улыбнулся. Глаза у него были немного грустные. Может, опять про сына вспомнил. Вез мотоцикл сыну, а вот достался мне. Я понимал состояние Ягодкииа, но глупая улыбка все шире расползалась на моем довольном лице. Это теперь мой мотоцикл. Собственный. Он будет трещать как пулемет, выпускать из выхлопной трубы синеватый пахучий дымок. Машина помчит меня по любым дорогам и тропинкам хоть на край света. И ветер будет свистеть в уши, и кусты будут мелькать по сторонам. Алла увидит меня на мотоцикле, и глаза ее широко распахнутся. И в этих глазах — восхищение. Я остановлюсь возле Аллы, небрежно кивнув на заднее седло: «Садись, прокачу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78