– Шестьдесят ножей и столько же ложек и вилок.
– Гости принесут свою посуду – сказал Стивенсон. – Ты им скажешь об этом. Мы купим сто больших хлебов. Хватит? Отлично. Сто бутылок вина… – по одному бокалу на каждого, чтобы только поздравить тебя, Эллино.
– Мало, – вздохнул повар. – Прости, Тузитала, по одному бокалу – это… гости захотят петь, танцевать. Трезвый, ты сам говорил, танцует плохо.
– Ты выпьешь свой бокал и начнешь выделывать ногами всякие штуки, – тоном предположительным, раздумывающим проговорил Стивенсон: он был против того, чтобы гости напивались допьяна. – Глядя на тебя, начнут куролесить и другие. Мне не жаль вина, Эллино, но я не люблю пьяных. Покажем белым, что мы умеем веселиться! Что касается конфет, то по этой части мы не поскупимся. В магазине Эдвина Коша ты купишь триста пакетов, перевязанных розовой ленточкой.
– Много денег, – опять вздохнул Эллино и почесал то место, где неделю назад сидел жировик.
– И еще ты купишь триста сигар с золотой манжеткой, – предложил Стивенсон.
– Ох, много денег! – покачал головой Эллино.
В открытое окно теплой волной вливался аромат лимона и ванили. На подоконнике в маленьких глиняных горшках распускалась герань, зацветал вереск, кокетливо покачивалась розовая чашечка олеандра.
– Всё, Эллино! Иди в магазин за покупками. Скажи, чтобы счет прислали мне сегодня вечером. Возьми тележку. Тебе поможет Лафаэл. Да, купи себе самую длинную, самую толстую сигару!
Гостей на следующий день собралось 299 человек. Эллино самолично постарался обойти все хижины деревни и пригласить всех и каждого, подсчитывая в уме, сколько еще осталось до максимальной цифры. Он остановился на трехстах без одного – потому, что уже усвоил нечто от тактики белых, а именно: в одном случае запрашивать, в другом недобирать. Эллино был чист душой и младенчески наивен, иначе он пригласил бы только 250 или, самое большое, 270 человек, по логике белых допуская, что в таком случае количество, если явятся даже и неприглашенные, не превысит заранее установленной цифры. Эллино оказался плохим учеником тактики белых; он упустил из виду деликатность и неиспорченность своих земляков: явились только приглашенные и даже те из них, кому весьма затруднительно было это сделать по той или иной причине. Но приглашает Тузитала, – ему нельзя отказать. А если не пришел старый, немощный Галлету, то лишь потому, что Эллино не счел нужным позвать его.
Гости принесли свою посуду и даже угощение. Два молодых самоанца захватили с собой по бутылке коньяку, и в этом незначительном факте Стивенсон увидел нечто новое в характере своих друзей, подкрепленное еще и тем обстоятельством, что запасливые молодые люди оказались пьяными: они пели неприличные американские песни и приставали к китаянке, служившей в семье Хэри Моорза. Самоанцы смотрели на них с презрением и грустью. Слуга английского консула затянул французскую песенку из репертуара какой-нибудь легкомысленной Мими из Монмартрского квартала. Эллино сказал Стивенсону, что этот «курьер-секретарь» ежедневно шляется с иностранными матросами по кабакам на набережной и – Эллино поклялся честью – однажды сунул окурок в рот идолу Сао-Та, управляющему всеми радостями бедных людей…
Стивенсон опечалился. Но, когда всё, приготовленное для гостей, было выпито и съедено, а сигары выкурены и старики затянули свои песни, Стивенсон оживился – он подошел к костру матерей, сел в круг самоанок, взял в руки бубен и стал бить сбор. Спустя минуту к костру пришли все гости: первый круг лег, на землю, второй встал на колени, третий, четвертый и пятый образовали воинские колонны по десять человек в каждой.
– Друзья! – сказал Стивенсон, обращаясь к собравшимся. – Я и мой брат Эллино – мы благодарим вас за высокую честь, которую оказали нам, за то, что принесли свое любящее сердце и руку друга. Но я не вижу среди вас Галлету, моего дорогого брата. Что с ним? Почему его нет с нами?
Сквозь ряды прошел Эллино и остановился у костра. Он сказал, что Галлету стар и немощен, ему трудно идти к Тузитале: от деревни до Вайлимы пять тысяч шагов…
Стивенсон покачал головой и ответил на это, что старого Галлету надо было привезти в тележке или посадить на лошадь, – доблестный воин еще в состоянии держать в руках меч и тяжелый молот, которым он дробит камень на горе Веа.
– Ты что-то путаешь, друг мой, – против воли своей проговорил Стивенсон, заметив, что Эллино стоит с опущенной головой. – Сделай мне подарок – поди и пригласи старого Галлету!
Молодая самоанка, кормившая грудью младенца, негромко произнесла:
– Эллино не захотел видеть на своем празднике моего отца, Тузитала! Он говорит неправду; Эллино обидел старого Галлету, Эллино – «колю»!
И рассмеялась, и не только она одна – смеялись и в первом и во втором рядах. «Еще два-три года, и они научатся воровству, будут лгать и беззастенчиво и ежедневно, а потом перейдут к ножу и револьверу, – подумал Стивенсон. – Вот она, проклятая культура современного буржуа во фраке, военном мундире и рясе!»
– Эллино! – позвал он слугу.
Но Эллино уже оседлал лошадь и ускакал в деревню за старым Галлету. Фенни пригласила матерей с детьми в сад и разрешила им взять себе помидоры с двух крайних грядок. Глаза у самоанок разгорелись; они с вожделением смотрели на созревшие помидоры; их было много в саду, не меньше тысячи штук на каждой грядке, но ни одна из женщин не решалась первой сорвать с невысокого куста заманчивые плоды.
– Возьми себе двадцать штук, – обратилась Фенни к самой старой женщине, по пятам которой брели два мальчика и три девочки, все голые, с каменными бусами на шее и серьгами из раковин в ушах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105