Вспомнил буфетчицу и расхохотался. Анна Михайловна Зайцева, ха-ха! Мечта воплотилась, пришла любовь, а с нею мир и покой, – ха-ха-ха!
Глава тринадцатая
Жизнь была милостива к нему, порою она надевала фантастические маски, и он въявь рассматривал на изумрудном небосклоне создания своей мечты, тяготевшей к сказочному, чудесному. Всё это понятно, надо было знать, среди кого он жил.
Записки Гуно
Что это за звезда блестит над замерзшим озером? Она ярко-голубая, крупная, ослепительно лучистая; все другие звезды в сравнении с нею крохотные, помигивающие светлячки. Грину кажется, что эта звезда в упор смотрит на него.
О, каким одиноким чувствует он себя здесь, среди внимательно вытянувшихся деревьев, под светлым зимним небом, на промерзшей, позванивающей под ногами земле. Невидимый оркестр звучит вокруг Грина, и никто не слышит его, кроме него одного.
– Вот играет валторна, слышите?
– Ничего не слышу, вам это кажется, – говорит буфетчица. Она ведет Грина под руку, кокетничает с ним, она взволнованно дышит и просит его не придавать какого-либо значения тому обстоятельству, что с нею так любезны многие из посетителей буфета, – ну, одним словом, все пустяки.
– Конечно, пустяки, – соглашается Грин. – Но вы послушайте, моя дорогая: явственно играют трубы. Где-то там, между небом и землей. Слышите? Экая вы деревянная, право!
– Благодарю вас, вы очень любезны. Я деревянная и только потому ничего не слышу.
– А я слышу постоянно. Стоит только захотеть. Но – ладно. Меня беспокоит эта звезда. Там что-то неблагополучно. Она призывает меня, а я ничего не могу сделать.
– Вы бы опустили глаза на землю, дорогой мой, – обидчиво говорит буфетчица, прижимая Грина к своему боку. – Вас призывает женщина, а вы о небесах тревожитесь. Видимо, на земле вы ничего не в состоянии сделать, бедный!
– Пошлость! – воскликнул Грин, и в голосе его буфетчица уловила тоску и боль. – Золотая, вечная, с золотым тиснением и обрезом пошлость!
– У вас нет зимнего пальто, – вдруг смягчилась буфетчица, счастливая от поцелуев, встревоженная от прикосновения к мечтам и мирам иным.
– У меня нет зимнего пальто, – автоматически проронил Грин, плохо слушая то, о чем говорит буфетчица.
– От мужа мне досталась чудесная шуба, Александр Степанович, – прошептала она тоном интимным, доверительным. – Она будет вам впору. Я бы хотела, чтобы вы примерили ее, Александр Степанович!
– Непременно! – воскликнул Грин. – Идемте скорее, мне холодно в моем осеннем пальто, я давно мечтаю о роскошной шубе!
– Господи! – в экстазе говорит буфетчица. – Ты меня совсем не понимаешь, милый! Мне не нужны твои цитаты из романов, они способны обольстить мою горничную. Мне нужно фундаментальное, житейское, крепкое! Но ты не возьмешь шубы, я знаю!
– О, возьму! Да! Рай мой! Сердце мое! Любовь, западня и мышеловка! Поджаренный шпиг и гусиные потроха! О ты, мое бесплатное приложение к «Синему журналу»!
– Чудак! Роднуся моя, – щебечет буфетчица. – Кто учил тебя говорить такие интересные вещи?
– Ирония, – отвечает Грин. – Она еще продолжает учить меня. Я плачу ей очень дорого за учение. У меня уже нет денег для уплаты за второе полугодие.
– Дятлик ты мой! Солнышко! Ты постой минутку на крылечке. Я не хочу, чтобы Маша видела тебя. У нее страшно длинный язык. Ровно через пять минут ты входи. Даешь слово?
– Два, три, четыре слова! Через пять минут! Слушаю-с!
Звезды распылались, как перекаленные угли. На часах тридцать пять двенадцатого. Последний поезд сегодня уходит в город через полчаса. Пора возвращаться домой, всюду всё одинаково однообразно, а вот эта звезда будет гореть и над Петербургом. Черт, забыл, как она называется! Если встать у ворот своего дома, то она придется как раз над куполом Троицкого собора. Домой! А название звезды легко определить по атласу неба.
Штраусы были удивлены, когда Грин заявил им, что уезжает. Булочник испугался за деньги, внесенные жильцом вперед за неделю, – не потребовал бы возвращения за недожитые три дня! Нет, этот странный человек ничего не требует. Он собрал свои вещи: две книги, карандаш, перья, дорожную чернильницу, маленькую фотографическую карточку, коробку с табаком, трубку. Он перемотал шарф на своей шее, рассовал по карманам вещи и произнес краткую речь перед собравшимся семейством Штраусов.
– Государственные дела зовут меня в столицу, – сказал Грин дюжине выпученных глаз. – Секретная работа, возложенная на меня, выполнена на три года ранее указанного выше срока. Умственное состояние населения Дудергофа признано мною удовлетворительным. Что касается немецкого засилия в данной местности, то Министерство Колбас, Сосисок и Внутренних Органов Пищеварения, а также Департамент Выпечки Сдобных Булок и немецких царских розанчиков дают мне дополнительные указания, а с ними и всё необходимое для сухопутного боя оружие. Примите мое искреннее отвращение к ларам и пенатам дома Гогенцоллернов. С уважением А. С. Грин.
Со шляпой, приподнятой над головой, прусским шагом прошествовал Грин через столовую Штраусов к выходу. Во избежание встречи с буфетчицей он дошел до вокзала кружным путем и через десять минут занимал место в вагоне последнего поезда. Народу было мало. Грин закрыл глаза, его одолевала дремота. Уснуть ему мешал сидевший напротив него человек, по виду мастеровой, – он вслух читал газету своей соседке. Грин сквозь дорожную дрему слушал:
– «… Прибывшие на место преступления чины сыскной полиции нашли ужасную картину: перед ними лежали три женщины, и все они были задушены. Внимательный осмотр комнаты не дал никаких результатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47