Жакин чего-то покрутил, потянул, выругался сквозь зубы.
– Не-е, давай ты, Егорушка. У меня пальцы склизкие.
– А чего делать? Дергать, что ли?
– Усики разведи, вот так, влево и вправо, коленкой сюда, а руками потихонечку тяни, не резко.
Хитроумный запор поддался Егорке со второй попытки, но при этом он содрал кожу с пальцев.
Крышка отъехала в сторону, Жакин посветил внутрь, и глазам Егорки открылись сокровища. Электрический луч матово отразился на выпуклых бочках золотых чаш, утонул в груде драгоценных камней, вырвал из мрака чей-то насупленный взгляд под костяными рогами.
– Круто, – одобрил Егорка. – Непонятно, как это устроили.
– Что устроили?
– Да вот этот железный тайник… Тут же инструменты особенные нужны. Не отверткой же пол расковыряли.
А ящик этот? Он же шире лаза. Как же его сюда впихнули?
– И это все?
– Что – все, Федор Игнатьевич?
– Неинтересно, на сколько тут добра?
– Так оно же не мое. Какое мне дело?
Жакин загреб горсть камушков с поверхности, сунул в карман.
– Ладно, задвигай плиту, пошли на волю. Сыро тут, и воздух тяжелый. Недолго насморк схлопотать…
На обратном пути к стоянке им хватило времени, и Федор Игнатьевич рассказал юноше, откуда взялся ящик с сокровищами. Под его присмотром несколько таких тайников в горах, он их все собирался показать Егору. По нынешним временам ему некому их передать, а унести богатство в могилу он не имеет права.
Жакин взваливал на мальчика непомерный груз, но другого выхода нет. Приходилось спешить, потому что те, что должны были принять у него казну, сгинули прежде срока, и, судя по всему, к нему тоже подбирается нечистый.
Егорка в очередной раз споткнулся, хотя они шли по светлому, утреннему лесу.
– Понимаю, – сказал он. – Сокровища графа Монте-Кристо на русский лад. Но я тут при чем?
Жакин ответил:
– Одни от денег дуреют, другие к ним равнодушны.
Первых великое множество, других очень мало, единицы.
Это хранители. Не только денег, но всего прочего, что осталось святого. Ты тоже будешь хранителем, когда перебесишься возрастом. Только я уж того не застану. Но это не беда. Мое дело – передать ценности. Остальное меня не касается.
– Общак воровской?
– Как хочешь думай. Сейчас это пустой разговор.
По тону старика Егорка понял, что расспрашивать бесполезно, но все же заметил:
– Зачем мне ваша казна, Федор Игнатьевич? Я ведь об ней не просил. У меня своих забот по горло.
– Не придумывай, парень. Нету у тебя никаких забот.
– Как это нету? – искренне удивился Егорка. – Не век же в глуши сидеть. Как-то надо обустраиваться в жизни. У меня дома матушка осталась, невеста. За вашу науку спасибо, я при вас человеком стал, но чужое добро охранять не буду. Зачем мне это?
Жакин ответил даже подробнее, чем ожидал Егорка.
– Расскажу тебе случай из старой жизни, Егорушка.
Только ты спотыкайся пореже, под ноги гляди, а не в небо… Пошли мы как-то в бега с двумя корешами, да так удачно оторвались, трех дней не прошло, как очутились наедине с дикой природой и неизвестно где. Елки-моталки! Кругом холод, топи непролазные, хищные звери – и никакой перспективы. У нас ни одежи доброй, ни огня, и на троих одна финяга. Помыкались еще сколько-то ден и начали околевать. Околевать неохота, тяжко – весна ранняя, птахи в деревьях поют, и мы еще все молодые.
Сели в кружок и смотрим друг на друга, как первые люди на Луне. Но мы уже не люди были, нет, Егорка, мы были хуже тех зверей, что рыскали по ночам. Чтобы до такого состояния дойти, мало оголодать и одичать, надобно еще родиться без света в душе. Мы все трое такими и были. И все меж нами троими было ясно, вопрос только стоял: чей жребий? Понимаешь, о чем я, Егорка?
– Каннибализм – штука деликатная. – Егорка старался держаться след в след за Жакиным, чтобы лучше слышать. – Известная с давних времен.
– Выпало на пальцах Гарику Морозову, скокарю из Одессы. И справедливо. Он был мужичок рыхлый, слезливый, истомился пуще всех и к тому дню почти всю человеческую речь забыл, лишь мычал, как теленок. Но жить, обрати внимание, хотел не меньше нашего. Ох, горемыка!!! Как услыхал, что ему пора, так и ломанул, да прямо в топь. Увяз по колешко, вопит, стенает. Заново речь обрел. "Не губите, братцы! Мама дома старенькая, детки малые!" Веришь ли, Егорка, до сей поры помню, как страдалец перед смертью блажил. Ни матери у него не было, ни деток. Жену зарезал по пьяной лавочке, за нее и мотал десятку. Лик ужасный торчит из трясины: мама! детки! Нас с Амуром, хоть и сами на ладан дышим, смех разобрал. Кинули ему жердину, не хочет цепляться. Утонуть решился, но не даться на корм. Амур озверел, товарищ мой: ты что же, сучий потрох, закона не знаешь?
Дезертир вонючий! Пополз к нему по кочкам, откуда сила взялась, вырвал за шкирку из болота, да сразу и приколол сердечного, как порося.
Дальше – кровь пить. Иначе нельзя. Свежатину не примет нутро, а испечь – огня нету. Гарик еще трепыхается, а побратим мой ему вену выгрыз и сосет. Хлюпает носом, глаза выкатил, рычит и сосет. И в ту же минуту я прозрел. Понял, не смогу. Потихоньку, потихоньку отдалился от страшного места и побрел куда глаза глядят. Молиться начал, хотя веры во мне тогда и намеку не было.
Долго шел, может, целые сутки, никак остановиться не мог. Даже не вижу, день или ночь надо мной. Вдруг внизу открылась река и спуск к ней – чистый, травяной, хоть на заднице катись. И на берегу – лодка с веслами. Подумал, видение или мираж, но сел в лодку и поплыл по течению. Грести мочи нет, лег на дно и уснул… Вот и вся история, Егорушка, друг мой ситный.
Присели на поляне отдохнуть. До стоянки рукой подать. От земли шел сырой, бодрящий дух, солнце снимало первую испарину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137