– Дурачок мой буйный, одноглазый…
Разомлевшая от вина Анечка пролепетала:
– Как чудесно, когда люди находят счастье на старости лет.
Вставил слово и Егор:
– Жакин ждет. Денька через три-четыре все вместе и двинем к нему. Отдохнем на воле после тяжких трудов. Ты как, Харитон Данилович?
– Чего лучше, – согласился Мышкин. – В Москве нельзя долго быть. Душно здесь. Как в братской могиле.
Выпили за вечер немного, шесть бутылок красного вина, но обе женщины осоловели и около одиннадцати отправились спать. Мужчины засиделись за полночь, незаметно перешли на водяру. Терпеливо ждали, когда всплывет на поверхность то, что обыкновенно прячется на дне стакана, И когда наконец это произошло, одновременно ощутили в жилах могучий ток кровного родства…
* * *
Позвонил Илларион Всеволодович на четвертый день после переворота. Никодимов ждал этого звонка, маялся, начал думать, что, может, ошибся в каких-то расчетах.
Услышав в трубке знакомый, бархатно-усталый голос, мигом успокоился.
– Здорово, Колдун. Как поживаешь, старый разбойник?
– Твоими молитвами, Лариоша.
– Значит, все же осилил, одолел моих ребятишек?
– Не я, Лариоша, не я. Весь народ против них поднялся.
Куприянов, недовольно хрюкнув, заметил:
– Не юродствуй, старина, а то заплачу… Так что же там у вас на самом деле произошло?
Никодимов, поудобнее устроившись в кресле, с удовольствием растолковал. Ошибка была не в исполнении, Хакасский постарался на славу и сделал все, что мог, он талантливый реформатор, но затея была обречена с самого начала. Почему? Да все по тому же самому, о чем Никодимов предупреждал много раз, но его не слушали.
Здесь Колдун не удержался от шпильки:
– Ты, Лариоша, возомнил себя Богом, это глупо.
Бог один, и он, как известно, на небеси.
– Не отвлекайся, – буркнул Куприянов.
В такой глобальной задаче, наставительно продолжал Никодимов, внутренне торжествуя, как встраивание огромного северного конгломерата в мировую, управляемую систему, нельзя не учитывать одну простую вещь: уникальной способности так называемых россиян к социальной и биологической регенерации. Это молодая нация, не инки, не индейцы, и у нее чудовищные резервы видовой энергии. Здесь возможны только два решения проблемы: полное физическое искоренение, что в принципе почти нереально, или кропотливая, многовекторная работа по изменению генетического кода. Работа, которая, возможно, растянется на десятилетия, зато не будет таких позорных провалов, как сегодня. Похоже, это начал понимать и Хакасский, да слишком поздно. Его поезд уже ушел.
– Твои мальчики в коротких штанишках, – съязвил Колдун, – хотели сделать по-быстрому, и гляди, что натворили. Где они сами теперь?
– Радуешься? – с плохо скрытой угрозой пробасил Куприянов. – Нашей общей беде радуешься, старый ведьмак?
Колдун угрозу пропустил мимо ушей. Он знал, на что способен великий магистр, но и пределы его возможностей ему были известны.
– Не радуюсь, сожалею. Такие ошибки, Лариоша, для нас непростительная роскошь. Мы ведь уже старые люди.
Наступила пауза в разговоре. Колдун прямо-таки шкурой чувствовал, какая на другом конце провода шла борьба. Магистр был истинным владыкой, с неукротимой натурой, годы его не изменили. Ему всегда требовались большие усилия, чтобы смирить гордыню перед необходимостью принятия рациональных, выверенных решений, не зависящих от эмоций.
С облегчением Никодимов услышал наконец спокойный, словно чуть подсушенный, голос магистра:
– Ничего, Колдун, неудачный эксперимент – тоже полезный опыт. Не получилось сейчас, наверстаем завтра.
Но тебя прошу, прими меры. Нельзя допустить, чтобы зараза перекинулась из Федулинска дальше. Надо закупорить дыру. Справишься, старина?
"Я-то справлюсь, – грустно подумал Никодимов, – а вот справишься ли ты?" Он по-прежнему, как и десять, и двадцать лет назад, не переставал надеяться, что придет заветный день и уже не он будет выслушивать высокомерные указания магистра, их роли поменяются. Но сейчас опять об этом думать рано.
Он уверил Куприянова, что ситуация под контролем, волноваться и пороть горячку нечего. Лишь попросил выяснить, каким капиталом располагает этот чертик из табакерки, этот странный юноша-маньяк, налетевший на город, как шаровая молния.
– Очень важно, Лариоша. Откуда у них деньги? Откуда у них большие деньги? Если есть финансовые потоки, которые мы не учитываем, сам понимаешь, это пострашнее кукольного федулинского бунта.
– Выясним, – пообещал Куприянов и с ноткой какого-то неожиданного смирения – неслыханное дело! – спросил:
– С мальчишкой что делать? Убирать?
– Не торопись, Лариоша. С мальчишкой еще поработаем. Это непростой мальчишка. Он может быть полезен.
Кстати, где он сейчас?
– Отлеживается в "Гардиан-отеле", представь себе.
К нему волчара этот явился, разлюбезный твой Харитон.
С какой-то бабой-чумичкой. А с этими что?
– И их не трогай. Пусть погуляют пока. После разберемся.
– Саню Хакасского немного жалко, – признался Куприянов. – Перспективный был хлопец. Я его как сына любил.
– Нашел кого жалеть, – искренне удивился Колдун. – Да на Руси такого дерьма в любой заднице по куче.
– Циник ты, Колдун. Сам же сказал, старые мы уже.
Утраты, утраты, сколько их было, страшно вспоминать.
И от каждой – царапина на сердце.
– Выпей валерьянки, оттянет, – посоветовал Колдун.
На том и расстались.
Ночь, тишина, свет луны в высоком окне. Анечка притаилась под боком теплым комочком родной плоти.
– О чем думаешь? – спросил Егор.
– Страшно жить, милый. Ох как страшно жить! Даже уснуть боюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137