Говорили о торгах по распределению подрядов с предрешенным исходом, о миллиардных взятках, о давлении, доходившем до шантажа. И всегда в этих случаях всплывало имя адвоката Риццо, бывшего у инженера сначала на посылках, позже превратившегося в доверенное лицо, а еще позже – в альтер эго Лупарелло. Но слухи – не более чем ветер. Поговаривали также, что Риццо был связующим звеном между инженером и мафией, и именно в этой связи комиссар имел в прошлом возможность тайком заглянуть в один рапорт для служебного пользования, где речь шла о вывозе валюты и отмывании денег. Подозрения, конечно, и ничего более, потому что этим подозрениям никак не удавалось конкретизироваться: все запросы о разрешении завести дело затерялись в недрах того самого Дворца правосудия, который отец инженера спроектировал и построил.

В обед он позвонил в оперативный отряд Монтелузы и попросил к телефону инспектора Феррару. Это была дочь его одноклассника, женившегося еще совсем мальчишкой, девушка приятная и остроумная, которая, кто ее знает почему, иногда с ним заигрывала.
– Анна? Ты мне нужна.
– Быть того не может!
– У тебя будет свободное время после обеда?
– Я найду, комиссар. Всегда в твоем распоряжении, днем и ночью. Приказывай, или, если угодно, повелевай.
– Тогда я подъеду к тебе домой часам к трем.
– Я вне себя от радости.
– Да, послушай, Анна: оденься так, чтоб походить на женщину.
– Туфли на шпильке и на бедре разрез?
– Я просто хотел сказать, чтоб ты сняла форму.

Он посигналил два раза, и Анна показалась в дверях, точно вовремя, в блузке и юбке. Она не стала задавать вопросов, ограничилась тем, что поцеловала Монтальбано в щеку. Заговорила только тогда, когда машина повернула на первую из трех тропинок, ведущих от шоссе к выпасу.
– Если собираешься заняться со мной любовью, вези меня к себе домой, а то мне здесь не очень нравится.

На выпас стояли всего два-три автомобиля, но их пассажиры явно не принадлежали к числу ночных посетителей Джедже Гулотты. Это были студенты и студентки, обывательские парочки, у которых не нашлось другого места. Монтальбано доехал до самого конца тропинки и затормозил, когда передние колеса уже забуксовали в песке. Большие кусты, рядом с которыми был найден БМВ инженера, остались слева. Тропинка проходила в стороне от них.
– Это место, где его обнаружили? – спросила Анна.
– Да.
– Что ты ищешь?
– Сам не знаю. Давай выйдем.
Они направились к полосе прибоя, Монтальбано взял девушку за талию и прижал к себе, а она с улыбкой склонила голову на его плечо. Она понимала теперь, почему ее пригласил комиссар, это все было инсценировкой: вдвоем они казались обыкновенными влюбленными или любовниками, которые нашли на выпасе возможность уединиться. Похожие на все другие пары, они не возбуждали любопытства.
«Какой мерзавец! – подумала она. – Ему и дела нет до того, что я к нему испытываю».
Внезапно Монтальбано остановился, повернувшись спиной к морю. Заросли находились прямо напротив, по прямой до них было метров сто. Сомневаться не приходилось: БМВ попал туда не с тропинки, а со стороны пляжа и, приблизившись к кустам, остановился, развернувшись капотом к старому заводу, то есть в положении прямо противоположном тому, которое поневоле занимала любая машина, приехавшая с шоссе, так как места для маневра не было. Возвращаться на шоссе приходилось задним ходом по тем же тропинкам. Монтальбано прошел еще немного, нагнув голову и все обнимая Анну: следов от шин не осталось, все смыло море.
– А теперь что будем делать?
– Сначала позвоню Фацио, а потом отвезу тебя домой.
– Комиссар, можно сказать тебе одну вещь со всей откровенностью?
– Конечно.
– Ты просто сволочь.

Глава четвертая

– Комиссар? Это Паскуано. Скажите мне на милость, куда вы, к черту, запропастились? Ищу вас уже три часа подряд, в комиссариате ничего не знают.
– На меня сердитесь, доктор?
– На вас? На весь белый свет!
– И что он вам сделал?
– Меня заставили обслужить Лупарелло вне очереди, точно так же, как бывало и при его жизни. Что, даже после смерти этот человек все равно лучше других? Может, и на кладбище у него будет особое место?
– Вы мне что-то собирались сказать?
– Я предваряю то, что направлю вам в письменном виде. Абсолютно ничего, инженер, упокой Господи его душу, умер естественной смертью.
– То есть?
– У него, выражаясь ненаучно, разорвалось сердце, буквально. В остальном он был совершенно здоров, представляете? Барахлил только мотор, именно он-то и подвел, хотя его и пытались очень профессионально починить.
– На теле были какие-нибудь следы?
– Чего?
– Ну, я не знаю, кровоподтеки, следы инъекций.
– Я же вам сказал: ни-че-го. Я ведь, знаете, не вчера родился. Больше того, я попросил и получил разрешение, чтобы при вскрытии присутствовал мой коллега Капуано, его лечащий врач.
– Соломки подстелили, а, доктор?
– Что вы сказали?!
– Извините, ляпнул сдуру. Какие-нибудь другие болезни?
– Опять двадцать пять. Никаких болезней, давление немного повышено. От него принимал мочегонное, одну таблетку в четверг и другую в воскресенье по утрам.
– Значит, в воскресенье, когда он умер, он ее принял?
– И что из этого? Что это должно означать? Что ему отравили таблетку мочегонного? Вы еще живете во времена Борджа? Или вы принялись читать плохие детективы? Если бы его отравили, я бы, наверное, это заметил, нет?
– Он ужинал?
– Не ужинал.
– Можете сказать мне, в каком часу он умер?
– Вы меня все с ума сведете этим вопросом. Насмотритесь американских фильмов, где как только полицейский спросит, когда совершено преступление, патологоанатом отвечает, что убийца завершил дело тридцать шесть дней тому назад в восемнадцать тридцать два плюс-минус секунда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42