Товара много. Но что привезли, узнать не успели – прибыл Виталий со своими псами. Не хватало еще показываться им на глаза!
– Плохо. Но где же тот «купец» с кожами и мехами из Дакии, о котором говорил начальник порта?
– Заткнись, Мухолов! Я перережу глотку любому, кто хоть раз упомянет про начальника порта!
Мухолов виновато почесал голову. Приятели его притихли и, повинуясь молчаливым указаниям главаря, по одному исчезли среди вонявших протухшим оливковым маслом пустых амфор и корзин.
Тем временем чиновники влезли на корабль. Капитан посторонился, пропустил важных визитеров.
– Salve, Эраций!
– Salve, Виталий! Хоть одну пилюлю, да подсластили боги! Хорошо, что досмотр проводишь ты! А я уже скис, ожидая Агенора.
– Ну-ну, старый жук! – таможенник иронически погрозил моряку пальцем.
– Погоди-ка! – капитан отвернулся и крикнул молодому центуриону с девушкой.
– Тициан! Забыл тебе сказать, на улице Мебельщиков есть мастерская моего приятеля Пранта. Слышишь! Пранта! Зайди к нему. Он поможет достать повозку и лошадей!
Центурион благодарно сложил ладони в пожатии и потряс ими в воздухе.
– Пошли вниз, Виталий! Боцман! Список товаров!
Легионеры расселись на палубе, а секретарь и досмотрщики во главе со старшим нырнули в трюм.
– В первом отделении – рабы-даки. Двенадцать человек. Во втором – слитки меди и сушеные сливы.
Капитан запалил подвесной масляный светильник, и чиновники принялись осматривать груз.

...Прант выслушал Тициана и, покусав в раздумье губы, поставил на таганок горшочек с едким клеем. Вся мастерская была завалена обрезками досок разных размеров. Отдельно стояли готовые табуреты с резными ножками в виде львиных лапок или бычьих рогов.
– Гермолай! – позвал хозяин помощника. – Сходи с этими людьми к Ситу и помоги устроиться на пару ночей.
Подручный, быстроглазый парень-грек, понимающе кивнул. Снял с себя истертый кожаный фартук и жестом пригласил следовать за собой. Тициан поправил тяжелый меч на перевязи, подхватил увесистый дорожный мешок и, взяв за руку спутницу, двинулся следом.
Содержатель гостиницы, рябой паннонец из корнакатов по имени Сит, без долгих разговоров проводил гостей наверх и открыл свободную комнату. Попрощавшись с путниками, ушел. Корчмарь протянул офицеру ключ.
– Когда будешь куда уходить, отдавай его мне или Нанте – моей жене. Если есть что дорогое, ну, из добытого на войне, – Карнакат было подмигнул, – то лучше сразу передай на сохранность. Раз вы от Пранта и Эрация, то приберегу все в лучшем виде. С постояльцами особо не болтайте. Есть будете?
Центурион устало-безразлично выслушал заботливого хозяина, дал ему два серебряных денария и распорядился:
– Корзину с продуктами и вина пришлешь нам ближе к вечеру. За мешок не беспокойся – там одни тряпки. Смени простыни на ложах. И прикажи рабам подогреть воды. Два! Нет, три пифоса.
Когда за ним закрылась дверь, девушка облегченно присела на край ложа. Тициан расшнуровал сандалии и, не снимая меча, повалился на массивный топчан.
– Тисса.
– Да, Барбий.
– Ты не очень измучена, моя голубка?
Дакийка еще плохо понимала латынь и потому скорее догадалась о смысле вопроса.
– Нет, – отрицательно помотала отросшими волосами. – Вот, только...
– Что, моя любовь?
– В Транстиерне я забыла свое серебряное зеркало. Я такая лохматая. Наверное, похожа на брошенную кошку?
Центурион хохотнул. Тисса, глядя на него, залилась серебристым, переливчатым смехом.
– Потерпи чуть-чуть. Сейчас вымоемся с дороги, а потом отправимся на рынок. Нам надо сделать кое-какие покупки. Тебе нужна помощница, моя нежность. И потом, ты поможешь подобрать вещи матери. Она вдвойне полюбит невестку, когда узнает, что та выбирала ей подарки.
– Марк, а она полюбит меня?
Мужчина с хрустом потянулся и присел на кровати.
– Тебя нельзя не любить, моя дакийская рысь. Я расскажу маме, как ты чуть не пристрелила меня в горящей Сармизагетузе, и она...
– О! Прошу тебя, Марк, не надо!
– Ха-ха-ха, испугалась?
– Марк, – на глазах дакийки выступили слезы, – я так люблю тебя. Этого не было. Не было стрелы, горящей Сармизагетузы! Ничего не было! – Тисса разрыдалась.
Тициан мгновенно пересел к ней и прижал ее голову к своей груди. Склонившись, начал целовать теплый пробор в волосах.
– Успокойся, бабочка. Я ведь только пошутил...
Она доверчиво прижалась к сильному торсу и задышала ровно.
В дверь три раза стукнули.
– Войдите!
Появилась старуха служанка. Концы повязанного вокруг лба платка трепыхались, как заячьи уши. Рабыня сложила кисти на животе.
– Хозяин велел передать, что вода готова. Господин соизволит сойти вниз? – латынь иллирийки напоминала бормотание пьяного солдата вспомогательных войск.
– Идем! Слушай, мать купален, ты могла бы помочь моей сестре привести себя в порядок?
Старая невольница со скрытой радостью покивала подбородком и, положив руки на плечи вытиравшей глаза Тиссе, повела вниз по лестнице. Центурион порылся в походном мешке, извлек оттуда чистую синюю тунику с красной каймой и в два приема спустился во двор. За дощатым ограждением на подставке из толстенных бронзовых прутьев стоял глиняный пифос, в рост человека, полный горячей воды. Здесь же находилась деревянная чаша с уратом Деревянная чаша с уратом – в то время римляне мылись уратом – отстоявшейся мочой. Мыльная глина (кил) была редкостью и привозилась с Востока.

и надорванная губка. Тициан ополоснулся из деревянного ковша, натерся песком, черпая желтую жидкость, и до жжения кожи растерся шершавой губкой. Повизгивая от удовольствия, он поливал себя теплой водой из пифоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167