Это лучший его ориентир.
- Нельзя начинать поиски с костюма или грима. - утверждает Карандаш. -
Никакой самый яркий костюм или самый невообразимый грим сами по себе не
вызовут смеха. Я часто убеждался, что, напротив, самый, казалось бы,
обычный облик, самый простой костюм принимается зрителями, если в клоуне
есть обаяние, если клоуна узнают. Ведь клоунский образ - это точный
современный персонаж. И только, когда увидишь и услышишь своего героя,
свой прототип где-то на улице, только тогда можно "примерять" его на себя.
И уже искать для него костюм. А как стать оригинальным, я не знаю.
Открытия в искусстве - всегда неожиданность и для окружающих, и для самого
создателя. Подражать кому-то нельзя. Просто нет смысла.
Как-то я видел выступление молодого клоуна. Все смеялись, а мне было не
смешно. Я не мог найти ни одной ошибки в его репризах, но, по-моему,
что-то было не так. И даже когда выступает мой любимый Юрий Никулин,
который все делает прекрасно, мне иногда кажется, что эти репризы надо
делать иначе. Я начинаю ему объяснять, как это, на мой взгляд, должно
быть. Он терпеливо выслушивает, говорит: "Да, да, конечно, Михаил
Николаевич, я понимаю. Наверное, вы правы ". И все делает по-своему. Потом
я снова его вижу и снова ему что-то говорю. И тогда я понимаю, что каждый
клоун чувствует и выражает смех по-своему, сколько бы ему ни объясняли,
что нужно так, а не эдак. Если тему, по-моему, надо выразить движением
левой ноги, то Никулин уверен, что ему достаточно подморгнуть правым
глазом. Впрочем, то, что было смешно вчера, уже не смешно сегодня. А может
быть, меняется сам смех?...
...Но тогда он думал иначе. Карандаш вспоминает: "Одеваясь днем в
чаплинский костюм, я фотографировался в разнообразных положениях, изучал
себя в нем, добиваясь точно такого же внешнего вида, как на чаплинских
снимках. Особенно занимали меня чаплинские брюки. Я пытался их сделать
точно такими, как у Чарли Чаплина, - мешковатыми, со своеобразными
"чаплинскими" складками. Я не знал, специально ли были сделаны эти складки
или они свободно образовались, потому что костюм был сшит не по мерке. И я
сделал эти складки специально, стараясь воспроизвести их в точности
такими, как на фотографиях Чаплина, а затем по нескольку раз снимался в
новом костюме, с целью увидеть себя в нем... Все это поглощало массу
времени и сил и отвлекало от главного - от создания репертуара..."
Клоуну нужен успех сразу же, немедленно. Его талант должен получить
признание, пока артист полон сил. Когда уйдет время, над которым он шутил,
никому не будут интересны его шутки. И клоуны спешат. У других художников
есть возможность создавать свои произведения для будущего, у клоуна такой
возможности нет. И даже для актера драмы, талант которого тоже должен
заслужить признание, пока он в расцвете сил, время более снисходительно.
Он может переживать период неудач, но спасительный сюжет пьесы и
окружающий его ансамбль актеров делают его неудачу менее заметной для
публики. А клоун каждый вечер, хочет он или нет, должен выйти на арену
перед двумя-тремя тысячами зрителей, как выходит на арену тореадор, и ему
не простят ни осторожности, ни неуверенности, ни неточности. И он должен
добиться успеха. Или же он погибает. Безвозвратно погибает в глазах
сегодняшних зрителей. Только хорошая интуиция и вкус не толкнут клоуна на
ложный путь во имя успеха.
Первая "коррида" окончилась для Карандаша позором. Он упал на арене,
чтобы вызвать смех, и не знал, что делать дальше. Подоспевшие на помощь
участники программы заняли публику и увлекли дебютанта за кулисы. Это было
в 1930 году.
"Мне становилось ясно, - писал Карандаш, - что в ряде случаев, в целом
характерных для советского цирка обстоятельств, маска Чарли Чаплина
становилась помехой. Я начинал понимать также, что хотя бы и самое
тщательное копирование известной, даже популярной комической маски не
приведет меня к чему-либо заметному, большому, самостоятельному, к тому,
чего ждет от меня зритель..."
Карандаш отказался от маски Чаплина. То, что для него было годами
неустанных поисков, для нас уже можно сказать в одной фразе. В 1936 году
он стал Карандашом и стал знаменит, в черном мешковатом костюме, в черной
остроконечной шляпе, в рубашке в крупную клетку и с галстуком-веревочкой
на шее.
В летнем парке стоит статуя Венеры Милосской. Рядом сторож подметает
аллейку. Появляется человек в большой серой кепке, с тазом и березовым
веником в руках. Распаренный в бане, он хочет посидеть на скамейке,
отдохнуть. Но сторож прогоняет его. Он пришел не вовремя, к тому же
скамейку недавно покрасили. Но человек в большой кепке - настойчивый
человек. Он пробирается в парк и садится на выкрашенную скамейку. Теперь и
его костюм, и руки, и кепка - все в зеленой краске. И человек, чтобы
вытереть руки, достает из таза мочалку. Но роняет мыло. Скользкий кусок,
будь он трижды неладен, выскальзывает из его рук несколько раз. И
несколько раз человек поднимает его, пока... пока нечаянно не задевает и
не опрокидывает статую Венеры. Венера разбивается на куски. Человек
пытается восстановить фигуру, но путает ее части. Как он ни пытается
сложить статую, у него ничего не получается. Не получается потому, что он
никогда не обращал на нее внимания, никогда не видел, какой она была до
того, как разбилась на куски. Да черт с ней, с этой идиотской статуей,
подумаешь, Венера Милосская!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18