д.) и мелодическом (интонация, ритм
и т. д.), а также порядок рассредоточения семантических и
категориальных полей, как они проявляются в синтаксических и
логических особенностях или в экономии мимесиса (фантазм,
пробелы в обозначении, рассказ и т. д.)...
Таким образом, гено-текст выступает как основа, находя-
щаяся на предъязыковом уровне; поверх него расположено то,
что мы называем фено -текстом,., Фено-текст -- это структу-
ра (способная к порождению в смысле генеративной граммати-
ки), подчиняющаяся правилам коммуникации, она предполагает
субъекта акта высказывания и адресат. Гено-текст -- это про-
цесс, протекающий сквозь зоны относительных и временных
ограничений; он состоит в прохождении, не блокированном
двумя полюсами однозначной информации между двумя целост-
ными субъектами" (273, с. 83-84).
Соответственно определялся и механизм, "связывавший"
гено- и фено-тексты: "Мы назовем эту новую транслингвистиче-
скую организацию, выявляемую в модификациях фено-текста,
семиотическим диспозитивом. Как свидетель гено-текста,
как признак его настойчивого напоминания о себе в фено-
тексте, семиотический диспозитив является единственным до-
казательством того пульсационного отказа, который вызывает
порождение текста" (273, с. 207).
И само "означивание", имея общее значение текстопорож-
дения как связи "означающих", рассматривалось то как поверх-
ностный уровень организации текста, то как проявление глубин-
ных "телесных", психосоматических процессов, порожденных
пульсацией либидо, явно сближаясь с понятием "хоры":
"То, что мы называем "означиванием" , как раз и есть это
безграничное и никогда не замкнутое порождение, это безоста-
новочное функционирование импульсов к, в и через язык, к, в,
и через обмен коммуникации и его протагонистов: субъекта и
его институтов. Этот гетерогенный процесс, не будучи ни анар-
хически разорванным фоном, ни шизофренической блокадой,
является практикой структурации и деструктурации, подходом к
субъективному и социальному пределу, и лишь только при этом
условии он является наслаждением и революцией" (273, с. 15).
Кристева стремится биологизировать сам процесс
"означивания", "укоренить" его истоки и смыслы в самом теле,
само существование которого (как и происходящие в нем про-
цессы) мыслятся по аналогии с текстом (параллели с поздним
Бартом, отождествившим "текст" с "эротическим телом", более
чем наглядны).
В принципе подобный ход аргументации вполне естествен,
если принять на веру его исходные посылки. Еще структурали-
сты уравнивали сознание (мышление) с языком, а поскольку
конечным продуктом организации любого языкового высказыва-
ния является текст, то и сознание (и, соответственно, личность,
сам человек) стало мыслиться как текст. Другим исходным
постулатом было выработанное еще теоретиками франкфуртской
школы положение о всесилии господствующей, доминантной
идеологии, заставляющей любого отдельного индивида мыслить
угодными, полезными для нее стереотипами. Последнее положе-
ние сразу вступало в острейшее противоречие с мироощущением
людей, на дух эту идеологию не переносивших и всем своим
поведением, мышлением и образом жизни выражавшим дух
нонконформизма и конфронтации, который в терминологическом
определении Кристевой получал название "отказа",
"негативности" и т. п.

Литература как "позитивное насилие"
Поскольку все формы рационального мышления были от-
даны на откуп доминантной (буржуазной) идеологии, то един-
ственной сферой противодей-
ствия оказывалась область
иррационального, истоки ко-
торой Делез, Кристева и
Барт искали в "эротическом
теле", вернее, в господствую-
щей в нем стихии либидо.
Как писала Кристева, "если и есть "дискурс", который не слу-
жит ни просто складом лингвистической кинохроники или архи-
вом структур, ни свидетельством замкнутого в себе тела, а,
напротив, является как раз элементом самой практики, вклю-
чающей в себя ансамбль бессознательных, субъективных, соци-
альных отношений, находящихся в состоянии борьбы, присвое-
ния, разрушения и созидания, -- короче, в состоянии позитив-
ного насилия, то это и есть "литература", или, выражаясь более
специфически, текст; сформулированное таким образом, это
137
ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ
понятие... уже довольно далеко уводит нас как от традицион-
ного "дискурса", так и от "искусства". Это -- практика, кото-
рую можно было бы сравнить с практикой политической рево-
люции: первая осуществляет для субъекта то, что вторая -- для
общества. Если правда, что история и политический опыт XX
столетия доказывают невозможность осуществить изменение
одного без другого, -- но можно ли в этом сомневаться после
переворота Гегеля и фрейдовской революции? -- то вопросы,
которые мы себе задаем о литературной практике, обращены к
политическому горизонту, неотделимого от них, как бы ни ста-
рались его отвергнуть эстетизирующий эзотеризм или социоло-
гический или формалистический догматизм" (273, с. 14).
Я не знаю, можно ли назвать трагедией Кристевой эту по-
стоянную политизацию литературы и языка: в конечном счете,
сам обращаемый к ней упрек в недостаточном внимании к чисто
литературоведческой проблематике может быть расценен как
свидетельство узости именно филологического подхода к тем
общечеловеческим темам, которые, собственно говоря, лишь
одни волнуют и занимают ее. Хотя как определить грань, отде-
ляющую сферу "чистой" науки (если такая вообще существует)
от сферы реальной жизни с ее политическими, экономическими,
нравственными и бытовыми проблемами (если опять же допус-
тить, что наука способна нормально функционировать вне тео-
ретического осмысления -- сферы применения "чистой науки",
что снова затягивает нас в бесконечный водоворот)?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107