А после выступления ко мне протиснулся Витя Строгов. Его лицо светилось восторгом от встречи с искусством.
- Это я занавес открывал и закрывал, - с тихой гордостью сказал он.
И ПОЛНЫЙ ВЫДОХ
На перемене класс проветривают. Открывают все окна, и ветер листает страницы учебников с такой быстротой и жадностью, словно торопится скорее получить среднее образование. Большинству юных обитателей школы такая одержимость ветра непонятна; на перемене он свободно мог бы разгуливать в любой голове, не боясь застать там глубоких раздумий о пройденном за урок.
Но есть, конечно, и такие, кого из класса на аркане не вытащишь. Это безнадежные домоседы или просто зубрилы. Однажды среди них я заметил Витю Строгова. Он крутился возле доски, что-то, оглядываясь, писал на ней и тут же поспешно стирал. Я зашел в класс.
- Что, творческие муки?
К моему удивлению, Витя вздрогнул, и худенькая спина его прижалась к черной доске, словно стараясь закрыть ее. Но я уже заметил - мой приход взволновал его. Я взял мел, попробовал писать. Он крошился и скрипел, почти не оставляя следов. Доска была намазана воском.
- Ну, Виктор...
Я не знал, что сказать. Меня трудно чем-нибудь удивить. Но подлость всегда ошеломляет. Тем более когда ее совершает человек, в которого веришь.
Несколько секунд в классе стояла такая тишина, что было слышно, как шуршит промокашка, которую сквозняк гнал по полу. Лицо ученика покрылось красными пятнами, потом так побледнело, что исчез мел, которым оно было перепачкано.
- Подлец ты, - тихо сказал я и вышел.
Димка проник в пионерскую бесшумно. Или я так задумался? Лицо его было мрачным. Словно это был не Иголочкин. Даже хитрая складочка над переносьем углубилась трагической бороздой.
- Дружка выгораживать пришел? - холодно спросил я.
Димка потупился.
- Чего выгораживать! Это сделал я.
- Что?
- Доску я намазал. А Витька хотел стереть.
Мне почему-то вспомнилось, как вчера мама долго объясняла любопытной Варьке, что такое инфаркт миокарда. В голову лезла всякая чушь. Мысли были бессвязны.
- Уходи, - выдавил я наконец.
Иногда говорят про человека, что он не в своей тарелке. Весь день я чувствовал себя так, словно жарюсь на сковородке в кипящем подсолнечном масле.
Почему в подсолнечном? В детстве мама жарила пирожки, а я вертелся вокруг котелка. И вдруг капля брызнула мне на ладонь. Вырос волдырь. Я помню, как это было больно - обжечься подсолнечным маслом.
На сей раз Вартан Сергеевич не подтрунивал над моей бедой.
- Плохо, брат. Лучше принять подлеца за хорошего человека, чем ошибиться, как ты. Надо извиниться.
- Извиниться? Мне?
- Не Строгову же перед тобой.
- Да... но как?
Вартан Сергеевич рассмеялся.
- О, это очень просто. Делаешь глубокий вдох.
Говоришь: "Прости, пожалуйста, Витя..." И полный выдох.
А правда, какое это облегчение - перед всем классом сказать хорошему человеку: "Прости, пожалуйста, мне приятно, что я ошибся". И пока Витя растерянно моргал, я спросил:
- Но ведь тот, кто это сделал, совершил подлость?
Другого мнения не было.
- Тогда пусть встанет и перед всеми признается.
Прошло секунды три или четыре.
- Герасим Борисович, простите, пожалуйста.
- Нет, мне твое извинение не нужно. Простить тебя могут только Витя и класс. Их и проси.
Дмитрий Иголочкин шумно вдохнул воздух.
"ХОЧУ СКОРЕЙ СОСТАРИТЬСЯ!"
Открытка гласила: "Директору школы. Прошу Вас явиться 19 ноября с. г. в 19.00 на собрание жильцов дома № 67/1 по улице Кирпичной на предмет обсуждения поведения учащегося Мирошкина В. вверенной Вам школы. Управдом Д. Мотыльков".
Напутственное слово Ефросиньи Константиновяы было и того короче:
- Сегодня я занята. Пойдете вы. И помните, Герасим Борисович, от лица школы говорите. Это вам не игрушки.
Задача оказалась нелегкой. Собрание обернулось настоящим судом. Вначале вид у жильцов был отнюдь не воинственный, сидели во дворе по-домашнему, на колченогих стульях, стареньких табуретках. Старушки мирно лузгали семечки.
Вопрос о Мирошкине был пятым или седьмым в повестке дня. Тут встал управдом - невысокий человечек, брови которого торчали, как пики, в сторону ушей, начал с того, что выразил удовлетворение "фактом наличия" на собрании директора школы. Попеняв на мою молодость (тут я должен был представиться в своем истинном качестве), он перешел к делу. И оказалось оно обширным. Счет "преступлениям" был крупный.
Мирошкин поворачивался ко мне другой стороной своей многогранной натуры. Мало драмкружка, он и во дворе учредил секретную организацию, раскрытием которой так гордился человек с пиками бровей. Основное, что вменялось в вину Мирошкину и его отряду, - это попытки захватить "под штаб" казенные и частные площади. Трижды изгнанные с позором из разных мест, они попытались свить гнездо... в сарае управдома. Его гнев был понятен.
- Такой он, этот Мирошкин. Такие сигналы о нем имеются. Даже сейчас, видите, я говорю, а он сидит.
Вот и вся его культура.
Подсудимый встал и передал свою скамейку судье.
Управдом устроился на ней поудобнее и метнул пики бровей в разные стороны.
- Кто хочет говорить?
Страстно выступала бабка дворничиха (ее палисадник тоже, как выяснилось, подвергся набегу).
- С ими строже надо. Ить до чего додумались - цельный день мяч пинают ногой. А энтот маленький, который Мирошкин, больше всех. Так и шастает, где бы чего выдумать. А зубастый - не приведи господь.
Ей вторила миловидная полная женщина. Она не говорила, а увещевала:
- Ведь ты подумай, Вовочка, мы тебе зла не хотим.
Что вы покоя не даете людям?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17