Появилась пара бутылок иного градусного содержания, речи начали спотыкаться, но крепчать, ну, и все дельное свернулось, как улитка.А возникло вдруг уже поздней весной, в мае, что ли. Я с работы пришел, только поставил воду для пельменей, как появился Ким. Еще серьезнее, чем в зимней бане.— К пельменям угадал!— Значит, под пельмешки и выпьем, — он поставил бутылку на стол. — Выпьем, и ты со мной пойдешь.— Куда?— Мне специалист по цинку нужен.Нужен так нужен: я лишних вопросов в мужском разговоре не задаю. Выпили, закусили.— Куда прикажешь?— Довезу.Привез в старый заброшенный гараж на окраине совхоза. Ворота в него были закрыты, Ким погудел — открыли. Солдат открыл. Ким въехал, и солдат старательно закрыл ворота на засов.— Сын, — представил Ким. — Андрей. А это — тот парнишка, о котором я тебе говорил. Безотцовщина в очках.Посреди пустого гаража стоял гроб. Грубо сваренный из цинковых патронных ящиков.— Умер?— Официально объявлено, что он случайно выстрелил в себя при перезарядке автомата. Так и в сопроводительном объяснении указано за подписью командира части и полкового врача.— И свидетелей, — негромко подсказал сын.— Да, и двух свидетелей. Начальника караула и разводящего. Андрея сопровождать откомандировали, как земляка.— А почему гроб — тут, а не у матери? Или — в клубе?— А потому, что гроб — с музыкой, и сплошные странно-сти. Почему гроб — самодельный? Почему специалистам не заказали, если парнишка погиб из-за собственной неосторожности?Я присел перед гробом, вгляделся. Он был аляповато слеплен из кусков цинка явно малоопытной рукой. Варили без флюса, металл кое-где был прожжен и прикрыт заплатками.— Да, самодел.— Пункт первый, — вздохнул Ким. — Андрей, покажи нашему другу пункт второй.Андрей достал из кармана солдатского мундира сложенный вчетверо тетрадный лист в клеточку.— Слава просил приятеля своего мне передать из рук в руки, чтобы никто не заметил.Я развернул. Там были стихи: В армии только бьют,В армии только пьют,В армии только врут,В армии — труд не в труд.И в какую сторону ни глянь,В армии дрянь и пьянь.Год прошел — та же осень,В армии — год за восемь… Это был крик. После таких криков вешаются, стреляются или бегут куда глаза глядят. Парнишка вполне мог сломаться и пустить себе пулю в голову, но зачем тогда — самодельный гроб? Почему не заказали, если сами не имеют ни материала, ни хороших сварщиков?Я вернул Андрею стихи и признался:— Ничего толком не понимаю, хотя самоубийство вроде бы подтверждается.— Для тебя, — подчеркнул Альберт. — Если бы он оставил эти стихи командиру роты как посмертную записку, они, возможно, и гроб не испугались бы заказать. Хотя… — Ким вздохнул. — Перескажи, Андрей, что тебе на словах приказано.— Мне приказано убедить Славкину мать Веру Иосифовну не разрешать вскрывать гроб. Ни под каким видом.— Почему? — я искренне удивился.— Пункт третий, — сказал Ким, показав три пальца. — Может, его насмерть забили. Может такое быть? Не исключаю, потому что уж очень они темнят. Машину до Глухомани дали собственную, отрядили офицера и солдата в сопровождающие — целая самодеятельность. Зачем вся эта суета, если все было так, как они говорят? Если бы так, то хоронили бы этого несчастного Славика за казенный счет вполне официально, а не за деньги собственного полка. Это тебе — пункт четвертый.— Значит, офицер сопровождал гроб?— Положено так, — пояснил Андрей. — Машина с особым грузом.— А куда он подевался, этот офицер?— Это уж — пункт пятый, — сказал Ким. — Разувайся, друг, на руке пальцев не хватит.— Командир нашей роты старший лейтенант Потемушкин доставил меня до совхоза, сгрузил гроб и на машине уехал в Нижний Новгород, мать с отцом навестить. А мне приказал после похорон самому до части добираться и оставил деньги на проезд.— Командир роты сбежал от объяснений, это и черепахе ясно, — вздохнул Альберт. — Как по-твоему, самовольно он это сделал?— Вряд ли, — сказал я. — Андрей в часть вернется, а где же сопровождающий офицер? Да и шофер проболтаться может, и тогда этому старшему лейтенанту не вывернуться. Думаю, он эту поездку к родителям заранее с командиром полка оговорил. В порядке поощрения за неприятную командировочку.— Похоже, что так, — вздохнул Ким. — А это наше открытие на сколько пунктов тянет?Помолчали мы довольно согласованно. Помолчали, покурили, повздыхали. Потом Ким сказал:— Иди домой, Андрей. Но постарайся, чтобы тебя никто не заметил. Огородами, как говорится.— Понял, отец. А маме что сказать?— Сказать, чтоб молчала, как налим. Я приду и все ей объясню.— Понял. До свидания.Парень ушел, и мы остались втроем — Ким, я и неизвестный Славик в цинковом самодельном гробу.— Пойдем ко мне в контору, — сказал директор совхоза. — Надо поговорить. Серьезно поговорить.Мы пошли в его контору, и вот здесь самое время сделать абзац. Перекурить надо. Вам не хочется?..В конторе никого не было, если не считать сладко спавшего старика с повязкой дежурного на рукаве. Ким провел меня в свой кабинет, достал из стола две вяленые таранки, молча почистил их, порезал и положил на газетку. Добавил к ним два стакана, вздохнул почему-то. Потом столь же сноровисто притащил откуда-то полдюжины пива, зажав по три бутылки меж пальцами обеих рук, и сказал:— Теперь давай думать. Хорошо думать. По пунктам.Он разлил пиво по стаканам. Я отхлебнул свисавшую пену, подумал и сказал:— Пункт первый: паренька надо похоронить по-людски.— Что значит, по-людски?— Как пожелает мать. Если пожелает вскрыть гроб — вскроем. Ее законное материнское право.Ким задумчиво пил пиво и молчал. Я жевал таранку. Кстати, очень вкусную:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16