Ким понимал толк в еде.— Знаешь, что это будет означать, кроме права матери? Это будет означать, что моему Андрею в свою часть возвращаться нельзя. Иначе я его в таком же гробу получу.— Конечно, нельзя, — согласился я. — Поговорю с райвоенкомом, у меня с ним были когда-то неплохие отношения.— А что может райвоенком в данном случае?— Наметить пунктир. Не первый год замужем за родной армией.— Мой сын должен служить, — твердо сказал Ким. — Я кореец, нам всякое лыко в строку вплетают.— И это обсудим. У райвоенкома — старые знакомства.— Тогда пункт второй. — Ким наполнил стаканы. — Андрею приказано не допустить, чтобы гроб вскрывали. Почему?— Может быть, этот несчастный парень изуродован до…— Выстрелом в голову?— Выстрел мог разнести лицо так, что матери лучше не смотреть. Почему ты усмехаешься, Ким?— Представил себе, как трогательно командование полка озабочено нервами матери. Нет, друг, о матери они и не подумали. Они себя выгораживают, а это значит, что мы…Ким внезапно замолчал, уткнувшись в стакан. Я подождал, может, добавит ясности. Но пришлось спросить, потому что он продолжал молчать принципиально.— Что — «мы»?— Мы с тобой должны сейчас пойти и вскрыть гроб. Я об этом еще в гараже подумал, поэтому и Андрея отправил домой.Молча допили пиво. Молча вернулись в гараж, где я и срубил один из цинковых листов с крышки зубилом. Ким светил фонарем.В гробу не было никакого трупа. Гроб был пуст и гулок, как цинковый барабан.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 — Стало быть, могилки у парнишки не будет, — вздохнул Ким. — Стало быть, зарыли его где-то, как собаку.— Но зачем? Почему?— Почему? Чтобы спокойно до пенсии дослужить. Когда труп поперек дороги, о него всегда споткнуться можно. А так — не за что спотыкаться. Нет трупа — и путь свободен.— Не понимаю, — я вздохнул. — Не понимаю я, и все тут. Не вижу никакой логики. Решительно.— Логику ищешь? — усмехнулся Ким. — Мы университетов не кончали, вот и вся наша логика.— Но логичнее было бы отослать гроб с телом. Ну, вскроют, допустим, ну, мать порыдает, ну, мы повозмущаемся…— И кто-то, особо возмущенный, пригласит прокурора, который, что вполне возможно, и откроет «дело». А так — никто никакого дела не откроет. Нет трупа — нет дела. И концы — в воду. Начальство займет круговую оборону с массой свидетелей, которые подтвердят, что тело в гроб клали на их глазах при ружейном салюте и склоненном знамени. А что с ним случилось по дороге — спрос с сопровождающего офицера. А он уехал к родителям, что и случилось в действительности. Тогда с кого спрос? Да с нас и спрос. Мол, сами вытащили, тайком захоронили, а потом устроили бучу. Чтобы пятно положить на нашу любимую и непобедимую. Вот какая у них логика, друг. Бронетанковая, ничем не прошибешь.Помолчали. Невесело.— Что будем делать? — спросил я.— Хоронить. Только по-людски, как ты хотел, уже не получится. Значит, по-советски хоронить будем.Отмороженным металлом слова его прозвучали.— Как так — «по-советски»?— Полный парад с оркестром и маршами по их нотам. Значит, с тебя — статья в газете. Редакционная. Что хочешь редактору наплети, но статья в местной газете «Путями Ильича» должна быть. В день… Нет, за день до похорон.— Альберт, ты что-то заговорился. Какая статья? О чем?Ким хитровато прищурился:— Что-то я забыл, как называется ложная могила героя на родине?— Кенотаф.— Вот кенотаф мы ему и соорудим, африканский друг мой. А его без статьи в газете не соорудишь. А надо, чтоб оркестр играл. Чтоб цветами холмик завалили. Чтоб матери до земли поклонились. И чтоб помянули, как положено.Все это он произнес внешне спокойно, но внутри его бушевала такая ненависть, что мне стало не по себе. Я стиснул его плечо, и мы долго молчали над пустым гробом. Потом Ким сказал:— Заделать, как было, можешь?— Попробую. Нужна газовая сварка.— Сейчас привезу. В гараж никого не пускай.И вышел.
2 Редактора я знал: Глухомань — место тесное, в нее вся Россия вмещается. Знал, но, признаться, не дружил с ним. Когда-то приятельствовали, но после африканской турпоездки — как отрезало. Так — «здравствуй-прощай», не более. Ну, не нравился он мне, а почему не нравился, и сам толком объяснить не могу. Не нравился, и все тут. С первого знакомства и с первого его объяснения.— Фамилия у меня — Метелькин, а не Метелкин, — предупредил он меня при знакомстве. — Я — сын метели, а не метлы. Тонкость, а? Тонкость, земляк, тонкость русского языка!Вот к этой тонкости русского языка я и пошел на следующее утро. От болтовни типа «то-се» отказался с порога, сразу и весьма напористо приступив к делу:— Тебе, товарищ Метелькин, скажу первому: в совхоз «Полуденный» привезли тело погибшего героя. Первого героя нашей Глухомани.— Какого героя?— Который погиб, прикрыв командира.— Как так — прикрыв?— Собственным телом. Упал на гранату, которая со страху сама собой вывалилась из руки необученного новобранца. И принял весь удар на себя. То есть не весь удар, а все осколки.Прищурился Метелькин:— Документ имеется?— Имеется. С ним весь полк прощался со склоненным знаменем. Командир полка речь говорил, троекратный салют дали и прохождение роты почетного караула перед гробом.— Ну, а документы где?Спросил редактор и перстами потер при этом. Будто взятку требовал. Я разозлился, и это — помогло:— Дураком хочешь район показать? Спасенный им командир роты старший лейтенант Потемушкин с ними в Москву поехал, чтобы к ордену парня представили!Сын метели задумчиво отмалчивался, и я выложил козырного туза, чтобы сдвинуть с места его привычную осторожность:— И чтобы рассказали о нем в программе теленовостей! В хорошей мы луже окажемся, если ты, товарищ редактор, с заметкой опоздаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16