– Это правда – то, что ты сказал, я сочинила шараду, но я не лгала тебе намеренно, я и представить себе не могла, что ты подумаешь, будто у меня есть деньги…– А из-за чего бы еще я возился с тобой? – спросил он презрительно. – Из-за твоих красивых наглых глаз и твоей молочно-белой кожи? Ты – соблазнительница, Поппи, а любовь не имеет к этому никакого отношения.Он опять притянул ее к себе, запрокидывая ей голову, когда целовал ее.– Нет! – кричала она, перепуганная. Это не были те нежные сдержанно-страстные поцелуи их полуденных прогулок в гондоле; это были цепкие, жестокие поцелуи, которых она не понимала.– Нет, Фелипе! Я пришла сказать тебе, что наша любовь достаточно сильна, чтобы обойтись без денег; все, в чем мы нуждаемся – это только друг в друге.Он резко засмеялся.– Да ты наверно сошла с ума, – сказал он, вставая у нее на пути, когда Поппи пошла к двери. – Ты пришла сюда не за любовью, мисс Мэллори, – процедил он, хватая ее на руки и неся в гостиную. – Ты здесь, потому что ты хочешь меня.Его руки опять завладели ею, шаря по ее груди.– Господи, да твоя кожа гладкая, как этот бархат, – бормотал он, – …как крем…– Не надо! – кричала Поппи в ужасе, – не надо, Фелипе… я буду кричать…– Кричи, сколько тебе захочется – никто не услышит тебя.Он схватил ее длинные волосы и оттянул ее голову назад, когда целовал ее в шею.– Слуги спят в своих комнатах далеко отсюда, да и потом стены такие толстые – они не услышат ни звука… а мой дядюшка ушел на всю ночь с одной приятельницей… твоей породы, Поппи. Конечно, ты не Констант, не так ли? Ты – сучка, соблазнительница, которой не терпится попробовать то, что может предложить ей мужчина, и ты и я – мы оба знаем, что именно поэтому ты здесь сейчас, ночью.– Нет, Фелипе, нет! – кричала она, ее шпильки рассыпались по изящному желтому парчовому дивану, и он заглушил ее крики своим ртом, откидывая ее на диванные подушки. Его тело всем весом навалилось на нее и руки его нашли путь под ее юбки, комкая их мягкую пену жестокими грубыми пальцами. Поппи безмолвно кричала в агонии отчаяния, и слезы, которые, как она поклялась, он никогда не увидит, лились из-под ее плотно сжатых век, пропитывая красивую желтую парчу, когда он с силой вошел в нее.Яркие лучи утреннего солнца, пробившиеся сквозь плотно задернутые зеленые занавеси, вывели Поппи из забытья, потому что это нельзя было назвать сном. Когда она пришла в себя, ей показалось, что она карабкается из какой-то кошмарной пропасти, полной страха и отчаяния. Боль между ног была адской, и ее истерзанная грудь горела в тех местах, где ее грубо ласкал Фелипе.Она опять закрыла глаза, моля Бога, чтобы это было кошмарным сном и тогда она сможет просто забыть обо всем, словно этого никогда не было, но это было бесполезно. Как бы она ни пыталась, она никогда не сможет забыть слова Фелипе, когда она лежала, уничтоженная, на роскошном желтом диване, ее красивое серое платье было разорвано и пропитано ее собственной кровью.– Ты, назойливая маленькая сука, – процедил он презрительно. – Ты сама просила этого!Затем, набросив на нее пелерину, он позвал гондольера, щедро заплатил ему и велел отвезти ее назад в палаццо Гритти. Фелипе схватил ее за плечи, прижав ее на мгновение, словно обнимая, но вместо этого он прошептал угрожающе:– Если ты когда-нибудь хоть словом заикнешься о сегодняшней ночи, хоть кому-нибудь, Поппи, считай, что ты уже мертва!И он швырнул ее, дрожащую, в гондолу.Было уже очень поздно, когда она добралась до палаццо, и только консьерж заметил, как она поспешила через холл. Он взглянул на нее с любопытством, а потом опять уткнулся в газету. Оказавшись опять в безопасности своей комнаты, она сорвала с себя растерзанное платье и, чувствуя приступы отвращения к своему телу, спрятала платье в корзину для использованного белья, вместе с изодранными нижними юбками. С трудом найдя силы, чтобы повернуть тяжелые тугие латунные краны, она наполнила ванну горячей водой и стала яростно соскребать с себя воображаемые следы тела Фелипе.А потом, в чистой рубашке из хлопка, она свернулась на середине кровати. Больше всего на свете ей хотелось только одного – умереть.Даже сейчас, когда солнце своими лучами начинало новый день – день, оставшийся до свадьбы Энджел, – Поппи по-прежнему думала о смерти. Она никогда не сможет никому рассказать о том, что случилось – ведь ей никто не поверит. В отчаянии она думала о том, что убьет себя – она примет яд… но она не знала, где купить его… Поппи вспомнила с тоской комнату на ранчо, где хранилось оружие – винтовки, с красиво декорированным ложем, хранились в запертых шкафах, а коллекция Ника, пистолеты с инкрустированными серебром и перламутром рукоятками, были выставлены в застекленных ящиках. Там все было бы просто.Она повернула голову на легкий стук в дверь.– Вставай же, соня, – позвала ее весело Энджел. – Разве ты забыла, что нам нужно сделать последние покупки?– Ох… почему бы вам не пойти без меня? – откликнулась Поппи, ища отчаянно какую-нибудь причину для отказа. – Я… у меня опять эта противная головная боль.– О, бедная Поппи, – закричала Энджел. – Воздух Венеции и впрямь не подходит тебе, я права? Может, позвать врача?– Нет, нет, – Поппи обнаружила, что отвечает вполне нормальным тоном… – Я просто немного полежу, отдохну… не беспокойся.Неожиданно она поняла, что Энджел ни о чем не подозревает. Никто не подозревает. Только она и Фелипе знают правду. Искорка надежды мелькнула сквозь ее отчаяние. Если она будет умной… никому нет нужды знать о ее позоре. Хотя это, без сомнения, написано у нее на лице. Она стала пристально рассматривать себя в зеркале, но, если бы не круги под глазами, она выглядела как всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114