Сакс умолк, и мужчина с едва заметным бостонским акцентом продекламировал хайку:
— Напрасно, напрасно обильный дождь проливается в море.
Еще саксофон, еще хайку. Через некоторое время пианино сменило сакс, а чтец принялся за более длинное стихотворение, закончившееся строчками: «Я хочу освободиться от надоевшей мясной круговерти, счастливым и мертвым на небо уйти». Радио смущенно поперхнулось.
Кэти ссутулилась на своем сиденье. Она закурила сигарету и сидела, чуть отвернувшись от меня. Потом потянулась вперед, крутанула ручку радио, и снова зазвучала первая хайку: «Напрасно, напрасно. Обильный дождь проливается в море». Она вздохнула, а саксофон утонул в тихих гитарных переборах.
— Что это, Кэти?
— То, что я хотела услышать. — Она продолжала подставлять лицо тугому ночному ветру. — В машине Спека было такое же радио. Все в эфире непрерывно.
Над звоном беспорядочно перебираемых струн зазвучал другой мужской голос. Он звучал напыщенно и самоуверенно. Трудно было понять, что он говорит. Какие-то даты, цифры. «Я знал, что надо бы одеться».
— Это Нейл, — сказала Кэти. — Сейчас его редко услышишь.
— Я все равно не…
— Это диск Кэссади и Керуака, их выступление с джазовой декламацией. Мой старший брат дал ее мне, когда я заканчивала школу, и я часто ее слушала. Так я и увлеклась Керуаком.
Снова зазвучал первый голос — Керуак. Он рассуждал о смерти, о Пустоте, об озарении и лысых артистах в черных беретах, вешающих реальность на прутья железных заборов у Вашингтон-сквер. У него была странная манера соскальзывать то и дело в этакое мелкое хихиканье. Губы Кэти двигались, беззвучно повторяя его слова.
Я начал испытывать ревность.
— Наверное, ты хотела бы разыскать его и сесть у его ног, — сказал я.
— Хорошая мысль, — откликнулась она, щелчком отправив сигарету в окно. — Это — или способ вернуться на Землю. — Затем она смягчилась и улыбнулась мне. — Хочешь послушать что-нибудь другое?
— Конечно. А что там еще есть?
— Все, что хочешь. Просто покрути ручку, и оно поймает то, что у тебя на уме.
Я повернул ручку, пройдя сквозь невнятное бормотание вероятных возможностей, сам не зная, что я хочу услышать. В конце концов я остановился на «Лед Зеппелин», «Whole Lotta Love». Нарочито тяжелый ритм казался самым подходящим сопровождением для езды по Тракки. Я швырнул свою опустевшую бутылку в окно и открыл новую.
Сейчас мы ехали по дороге, идущей вдоль Свалки.
Падающие на нее зеленые огоньки ясно выделялись на фоне беззвездного ночного неба. Какая-то фигура, нетвердо держась на ногах, вышла на дорогу. Хич-хайкер.
Я вспомнил, как Вине задавил человека, и затаил дыхание. Но наша машина остановилась, включила свет в кабине и открыла заднюю дверцу.
— Вам не обязательно садиться, — крикнул я этой фигуре в тщетной надежде удержать хоть какой-то контроль над течением событий.
— Феликс? — откликнулся оборванец. — Это ты? — он всунул голову в машину и внимательно оглядел меня.
Это был мужчина с клочковатыми черными волосами и ввалившимися щеками. Было что-то насекомообразное в том, как выглядел его рот. Между раздвинутыми губами виднелись тонкие зубы. Его уши торчали в стороны, как антенны-тарелки, а в глазах я не смог прочитать никакого выражения. Он был одет в изношенный до лохмотьев черный костюм, которому по виду было никак не меньше полувека, и белую рубашку, но без галстука.
— Боюсь, я вас не узнаю, — сказал я. Из радио вырвалась череда быстрых, сердитых гитарных нот.
— Он похож на Франца Кафку, — заметила Кэти, приглушая звук.
Человек влез на заднее сиденье и улыбнулся Кэти.
Его улыбка была ужасающей. Он быстро заговорил высоким голосом:
— Настоящий Грегор Самса, только в обратном смысле. Я был гигантским жуком до того, как со мной произошла неудачная метаморфоза. — Он отряхнул свой костюм жестом Оливера Гарди, его пальцы мелькали во всех направлениях сразу. Тут до меня дошло.
— Так ты Фрэнке! — воскликнул я. — Ты перевоплотился на свалке Тракки!
Он по-тараканьи дернул ртом и раздул ноздри.
— Не знаю, Феликс, как вы, люди, можете это выносить. Всю эту мягкую плоть. — Он ущипнул себя за чахлую щеку. — Туловище из зефира, косточки-зубочистки.
Мне все-таки надо бы добраться до Пражского сектора свалки и отменить эту гротескную трансформацию.
Он углядел пиво, открыл бутылку и высосал ее с влажным, смачным бульканьем. Прежде чем я успел что-то сказать, он снова заговорил::
— Я был прав, Феликс, ведь правда же, когда сказал, что мне проломят голову. Я прочитал эту страницу.
Я знал будущее. Это, наверное, твоя подруга Кэти?
Она кивнула:
— Феликс мне о вас немного рассказал…
— И могу спорить, гораздо больше о себе, — добавил Франкс. — Но он вряд ли рассказал вам про Элли, не так ли? — Влажный, отрывистый смешок.
— Франкс, может, замолкнешь? Если тебе так неприятно быть рядом со мной, я буду чрезвычайно рад высадить тебя. Вообще-то у меня почти не было времени что-нибудь рассказать Кэти.
— Я вижу, книга все еще с тобой, — сказал он, наклонившись над передним сиденьем. — Не пробовал почитать ее в последнее время?
Я и на самом деле не пробовал. По крайней мере после того, как отрубился на том горячем тротуаре. Я даже еще не показывал ее Кэти. Она взяла ее, раскрыла наугад и прищурилась, всматриваясь в страницу.
— Она вся смазана, — сказала она. — Это…
Я вытащил книгу из ее рук и посмотрел сам. Страница заканчивалась строчками, слившимися в одно пятно, точно как прежде. Неожиданно я понял, что ни разу не входил в ускорение с тех пор, как.., как покинул дом Элли на краю Тракки. Тогда я попробовал отщелкать несколько алеф-нулей, но чувство того, как это делается, покинуло меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74