Я никогда не воспринимал это как невероятное или странное. Все
прикасались ко мне и ласкали, изображая слова уверений на моих ладонях,
щеках, шее и ногах. Все мы плакали. Случай был трудным, и стал проблемой
для всей группы. К нам присоединялись другие. Я понял, что это наказание
исходит от всех, хотя шлепала меня только пострадавшая, Царапина. Я
причинил ей вред и этим, а не только раной на колене. Я взвалил на нее
обязанность наказать меня, и именно поэтому она всхлипывала так громко, не
из за боли от раны, а из-за той боли, которую, как она знала, причиняет
мне.
Пинк позже сказала мне, что Царапина была самой горячей сторонницей
того, чтобы мне предложили возможность остаться. Кое-кто хотел немедленно
изгнать меня, но она польстила мне, решив, что я человек достаточно
хороший для того, чтобы стоило подвергнуть себя и меня этому испытанию.
Если вам этого не понять, то вы и не представляете, какое чувство общности
я ощущал, находясь среди этих людей.
Это продолжалось долгое время, было очень болезненным, но не
жестоким. Не было в этом также и ничего изначально унизительного. Разве
что отчасти. Но по сути это был практический урок, излагавшийся самым
недвусмысленным образом. Каждый из них прошел его в течение первых
месяцев, но за последнее время - никто. И, поверьте мне, этот урок вас
кое-чему учит.
Впоследствии я порядочно думал об этом. Я пытался думать о том, что
еще они могли бы сделать. В самом деле, как вы понимаете, неслыханно,
чтобы шлепали взрослых, хотя в голову мне это пришло лишь многим позже. В
тот момент это казалось настолько естественным, что я и подумать не мог,
что оказался в странном положении.
Что-то похожее они делали и с детьми, но не так долго и не так
сурово. Младшие несли меньшую ответственность. Взрослые согласны были
время от времени примириться со шрамом или оцарапанным коленом, пока те
учились, как себя вести.
Но когда вы достигали такого возраста, что считались взрослым - по
мнению большинства или вашему собственному решению - то шлепки становились
и впрямь серьезными.
У них было и более строгое наказание для неоднократных намеренных
проступков. Им редко приходилось прибегать к нему. Оно состояло в бойкоте.
В течение определенного времени никто не прикасался к вам. К тому времени,
когда я о нем узнал, выглядело оно очень суровым. Мне не надо было это это
объяснять.
Я не знаю, как это выразить, Но шлепали меня с таким ощущением любви,
что я не чувствовал насилия над собой. Мне от это настолько же больно, как
и тебе. Я делаю это для твоего же добра. Я люблю тебя, а потому и шлепаю.
Своим поведением они заставили меня понять эти избитые фразы.
Когда все закончилось, мы поплакали вместе. Но вскоре возникло
ощущение счастья. Я обнял Царапину и мы сказали друг другу о том, как нам
жаль, что это произошло. Мы разговаривали друг с другом - занимались
любовью, если хотите - и я поцеловал ее колено и помог ей перевязать его.
Остаток дня мы провели вместе, облегчая друг другу боль.

Когда я лучше научился объясняться с помощью рук, "с глаз моих упала
пелена". Каждый день я постигал еще один уровень понятий, ранее
ускользавший от меня: как бы слой за слоем очищая луковицу. Каждый раз я
думал, что добрался до центра, но обнаруживал, что за этим слоем
скрывается еще один.
Я подумал, что главное в общении с ними - этот язык рук. Вовсе нет.
Разговор руками - детский лепет. Долгое время я был младенцем, который не
мог даже отчетливо произнести: "ням-ням". Вообразите мое удивление, когда,
освоив это, я обнаружил, что существуют синтаксис, союзы, части речи,
существительные, глаголы, времена, согласование слов и сослагательное
наклонение. Я плескался в лужице, созданной приливом на берегу Тихого
океана.
Под речью с помощью рук я подразумеваю международный алфавит жестов.
За несколько часов или дней его может изучить всякий. Но когда вы обучаете
кого-нибудь говорить, разве вы произносите каждое слово по буквам? Разве
вы читаете каждую букву так, как она пишется? Нет, вы схватываете слова
целиком, и группы букв и звуков складываются для вас в полные смысла
зрительные и слуховые образы.
Все в Келлере были поглощены интересом к языкам. Все они знали по
нескольку языков - словесных - и могли свободно читать и писать на них.
Еще детьми они поняли, что язык жестов предназначен для общения
слепоглухих с остальными. Для разговоров между собой он был слишком
неуклюж. Он был как азбука Морзе: полезен, когда другие средства общения
недоступны, но не предпочтителен. Их разговоры друг с другом были гораздо
ближе к письменной или устной речи и - могу ли я это сказать? - были
лучше.
Я обнаружил это не сразу, увидев сначала, что хотя и могу быстро
изъясняться жестами, для того, чтобы сказать что-нибудь, мне требуется
намного больше времени, чем остальным. Разницей в скорости это было не
объяснить. Поэтому я попросил научить меня их стенографии. Я погрузился в
это с головой, и на этот раз меня обучали все, а не только Пинк.
Это оказалось тяжелым. Для любого слова на любом языке им требовалось
не больше двух движений кисти. Я знал, что это займет не дни, а годы. Ты
выучиваешь азбуку, и обретаешь средство передать любое существующее слово.
То, что и письменная и устная речь используют один и тот же набор символов
- огромное преимущество. Совсем другое дело "стенография".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21