– Он снял очки и широким жестом протянул их Мад. Без очков его голубые глаза выглядели беззащитными, блеклыми.
Мад надела очки, нахмурилась и мгновенно преобразилась в иное существо: старое, злое, чужое. Вот что происходит с людьми, подумала удивленная Эмма, которые теряют свой облик, перестают быть самими собой; так бывает с людьми, которые влюбляются в недостойного человека, личность не развивается, гибнет, так бывает и с общинами, деревнями, странами во время оккупации – какими бы благими ни были намерения, какой всеобъемлющей ни была бы конечная цель.
– Сними их, – быстро сказала Эмма, – ты выглядишь ужасно.
Мад повернула голову, и под ее пристальным взглядом из-под чужих очков Эмма вновь почувствовала себя ребенком, примерно таким, как Бен, а бабушка предстала перед ней в парике и гриме, что сделало ее, такую любимую и знакомую, чужой и неузнаваемой, словно при этом она изменилась и внутренне. Мад засмеялась, сняла ужасные очки и вернула их валлийцу.
– Мне все равно, как я выгляжу, – сказала она. – Беда в том, что в них ничего не видно. Все расплывается.
А ведь, подумала Эмма, когда их надевает мистер Уиллис, у него на лице они смотрятся, даже защищают его, без очков его глаза превращаются в глаза загнанного животного.
– Придется тебе помочь мне выучить поэму, – сказала Мад. – Она очень длинная?
– Очень даже длинная, – ответила Эмма. – И не слишком подходящая. Мы учили ее в школе, чтобы получить отличную оценку, и я помню только отдельные строфы.
– Например?
Например… Эмма пробовала вспомнить. Написана в 1802 году в Лондоне – было ли это связано с Амьенским миром 1 Мирное соглашение, подписанное 27 марта 1802 года в Амьене (Франция) между Британией, Францией, Испанией и Батавской республикой, выгодное для Франции

, или со вновь разгоревшейся войной, или еще с чем-то? Строки путались в памяти. Она прочитала вслух:

Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,
Не то пропал! В цене – богач, пролаза.
Величье – не сюжет и для рассказа,
Оно не тронет нынешних людей.
Стяжательство, грабеж и мотовство
Кумиры наши, то, что нынче в силе.
Высокий образ мысли мы забыли.
Ни чистоты, ни правды – все мертво!
Где старый наш святой очаг семейный,
Где прежней веры дух благоговейный?

Она остановилась, сосредоточилась. В голове пусто, абсолютно пусто. Подождите минуту.

…Мы себялюбцы, и наш дух недужен.
Вернись же к нам, дабы, тобой разбужен,
Был край родной и к жизни воскрешен!

Дальше, в другом сонете, было что-то о тиране, как там говорилось?

Достоин славы только тот поэт,
Чьи песни в тяжелейшую годину
Надежды на свободу не покинут,
Дух непокорства если им воспет,
Священней долга цели в мире нет
Для чести всех людей любого века
– Избавить от тиранов человека,
От слез и крови, что залили свет.
Кто против тирании восстает,
Не ослеплен великолепием
И презирает раболепие,
– Лишь тот не подпевает, а поет,
Лишь там тиран судьбой своей доволен,
Где человек покорен и безволен.

Надежды на свободу… Да, но часть о свободе была в другом сонете.
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь… Мы первенцы земли, и титулов не счесть.
Это было связано с наполеоновскими войнами… А этот кусочек она так любила декламировать в классе:

Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,
Всего светлей горишь во тьме темниц, свобода,
Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет,
Что им с тобой мила тюремная невзгода.
Когда твоих сынов, хранящих твой завет,
Бросают скованных под сень глухого свода,
– В их муках торжество восходит для народа,
И клич свободы вмиг весь облетает свет.

Эх! Ничего не получается. Все перепуталось. Неудивительно, что мистер Уиллис обменивается взглядами с Мад и пытается спрятать улыбку.
– Извините, – сказала Эмма. – Я декламировала случайные отрывки из разных сонетов. – Она обратилась к бабушке: – Брось ты эту затею.
– А я так и сделала, – коротко ответила Мад. – Мою работу сделала ты.
– Что?!
Мад кивнула мистеру Уиллису:
– Покажи ей.
Мистер Уиллис открыл ближнюю половицу. Среди всякой всячины лежал маленький магнитофон. Катушки с лентой вращались. Он выключил запись.
– Ты, наверное, подумала, что вновь оказалась в школьном классе, – сказал он Эмме. – Ты так сосредоточенно смотрела в потолок, что не заметила, как я сделал твоей бабушке знак и показал магнитофон в волшебном сундучке, а она дала согласие. Так что мы записали твой голос, и теперь, слушая радио, люди услышат только молодой голос, читающий эти проникновенные стихи. Сегодня вечером я передам это в эфир.
Колдун и ведьма поглядели на Эмму и засмеялись.
– Как же так, – взорвалась Эмма, – это нечестно, я никогда бы не согласилась на такое, и все строфы перепутаны, нет никакого смысла.
– Совсем наоборот, они содержат глубокий смысл. Весьма вдохновляющие строки, – сказал он. – Хочешь послушать запись?
– Нет, – Эмма вскочила на ноги и заходила взад-вперед по деревянному полу. – Мад, – взмолилась она, – но ты не можешь этого допустить. Пожалуйста, заставь его отдать ленту, и мы ее сожжем.
– Чепуха, – твердо сказала Мад. – Таффи совершенно прав, строки очень вдохновляющие, и то, что они идут не по порядку, прекрасно подходит для нашей цели. – Она поднялась с расшатанного стула и поправила свою Маоцзэдуновскую кепку. – Родная, ты читала прекрасно, – щедро похвалила она Эмму, – намного лучше, чем это сделала бы я. Я никогда не умела говорить стихами. Таффи, обязательно расскажите нам, какой это окажет эффект на ваши кельтские массы ина всех других людей из подполья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99