Мой отец был французским аристократом, а мать английской леди. К несчастью, отец очень неудачно вложил свой капитал и почти разорился. Они приехали в Англию, чтобы начать все сначала.
«Ну и ловко же ты врешь! – Дамиан едва сдерживался. – Твоего отца зовут Джеймс Эллиот, и он такой отъявленный негодяй, каких свет не видывал. А твоя мать из Лондона, и она никогда не была леди».
– После этого несчастья, – продолжала рассказывать Хизер, – Майлз стал моим опекуном. Думаю, мне тогда было года четыре. Когда он женился на Виктории, мне было восемь лет. – Она на секунду замолчала и мягко добавила:
– Извините, я совсем не хотела вас смутить. Просто я всегда думаю о Майлзе и Виктории как о родителях, а о Беатрис, Кристине и Артуре как о моих сестрах и брате.
– О, я понимаю почему, – расплылся в улыбке Дамиан.
Больше он ничего не добавил, но у Хизер осталось отчетливое ощущение какой-то недоговоренности. Возможно, сама тема семьи причиняла ему боль. Ведь, в конце концов, о его личной жизни она ничего не знает. Внезапно ей захотелось спросить его об этом, и она даже повернула голову в его сторону, но крепко сжатые губы и устремленный вперед взгляд молодого человека заставили ее передумать. Хизер отвернулась, и все свое внимание сосредоточила на дороге.
Остаток пути они проехали в молчании, и, когда двуколка остановилась возле конюшни, Дамиан спрыгнул первым и повернулся, чтобы подать руку Хизер. Принимая от него свою трость, она вдруг испытала непонятно откуда взявшееся чувство неловкости.
– Есть еще конторские книги, с которыми вам надо ознакомиться, мистер Льюис. Завтра утром я оставлю их на столе в кабинете, так что вы сможете забрать их, когда вам будет удобно.
– Я возьму их, мисс Дьювел, не беспокойтесь. – Он слегка наклонил голову:
– Всего доброго.
Несколько минут спустя Хизер стояла у окна в своей комнате и смотрела вслед удаляющемуся всаднику. Вздохнув, она отпустила кружевную занавеску и та легко скользнула на место, прикрывая окно.
Приволакивая ногу, она пересекла комнату по мягкому голубому с золотом ковру и остановилась перед низким резным комодом из красного дерева. На нем стояла небольшая серебряная шкатулка: скошенные края крышки украшал изящный орнамент. Последние лучи заходящего солнца красноватыми отблесками играли на причудливых завитках. Кончиком пальца Хизер провела по выгравированной мелкими буквами надписи внутри маленького овала на крышке.
Глаза ее наполнились нежностью.
– Любимая , – прошептала она и улыбнулась.
Только эта шкатулка и осталась ей в память о матери, Джустине Дьювел. Майлз рассказывал, что все вещи были переломаны или разбиты вдребезги. Но Хизер достаточно и шкатулки. Она будет хранить ее как зеницу ока до конца своих дней.
Рука ее скользнула внутрь и вытащила из бархатной глубины шкатулки скрученный в трубочку лист бумаги.
Это был ее рисунок – лицо Дамиана Льюиса.
Когда-нибудь она напишет его портрет, мечтательно подумала Хизер.
Глаза ее не отрывались от рисунка, будто с его помощью она могла лучше узнать этого человека. Хизер сердцем чувствовала, что ему ведома душевная боль, что душа его мучается и сейчас…
У него есть тайна?
Откуда явилась эта мысль, Хизер не знала, но внутри нее стала расти непонятная тревога. Невольно она вспомнила их сегодняшнее посещение Стонхерста.
Дамиан Льюис абсолютно органично смотрелся среди членов ее семьи. Манеры его были безупречны, а речь культурна, что свидетельствовало о полученном им прекрасном воспитании. Может быть, он сын какого-нибудь богатого купца? Чем больше она думала о нем, тем сильнее волновалась. Кто он такой? Зачем приехал сюда? Он сказал, что управлял плантацией в Виргинии. Правда ли это? Может быть, есть какая-то тайная причина его появления в Ланкашире, а вернее, в Локхейвене?
Однако незачем забегать вперед. Она устала, да и день был долгим и трудным. И вообще ей несвойственно давать волю воображению. Нет, она не поддастся всяким романтическим глупостям. Пусть этим занимается Беатрис.
После ужина Хизер сразу ушла спать и быстро уснула. А потом ей приснился сон…
Она лежит в темноте, свернувшись калачиком, и боится пошевелиться, боится издать хоть какой-нибудь звук, боится чего-то, а чего именно – не понимает.
Она знает только, что нужно лежать спокойно, потому что иначе ее накажут. А ей очень этого не хочется.
Ей холодно, а она укрыта лишь тонким-претонким драным одеялом. Огонь в камине почти погас. И пол такой твердый. Сырость проникает сквозь пол, и ее всю трясет от холода.
Она переворачивается на бок и подтягивает колени к подбородку. Из ее груди невольно вырывается рыдание. Что она наделала!
Он услышал.
Круглыми от страха глазами она смотрит, как из темноты угла поднимается огромная неуклюжая фигура.
Она зажмуривается и изо всех сил сдерживает плач, зная, что из-за этого он страшно злится, хотя злится он все время. От ужаса кровь стынет у нее в жилах, когда он подходит и угрожающе нависает над ней. Сердце готово выскочить из груди. Ей отчаянно хочется убежать, но куда? Бежать некуда. Она вся напрягается, потому что не осмеливается издать даже писка. Может быть, если она вот так будет лежать и не двигаться, он уйдет…
– Мерзавка, – раздается хриплый голос. – Господи, я проклинаю тот день, когда ты появилась на свет.
Крепко зажмуренные глаза ее невольно распахиваются, и она видит, как он замахивается на нее кулаком. В тусклом свете тлеющих в камине углей лицо его кажется злобной маской…
Хизер, задыхаясь, резко села на постели. Сердце неистово билось. Лицо, как живое, стояло у нее перед глазами… его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85