— Он может быть милостив к другим, но не ко мне. Ко мне же — никогда!
Женевьева покачала головой.
— Не могу поверить, что он действительно думает, будто ты можешь навредить своему собственному ребенку! Я не защищаю брата, только хочу сказать, что подозрительность есть в его характере, да и обстоятельства заставляют Меррика быть подозрительным, но это у него пройдет, когда наша жизнь станет поспокойнее.
Женевьева заколебалась, раздумывая, можно ли сказать о том, что она уже давно поняла.
— Алана, я… я хорошо знаю своего брата и вижу по его глазам, что ни к одной женщине он не относился так, как к тебе. Ты очень дорога ему…
— И вовсе я ему не дорога! — Алана подняла голову, не в силах сдержать горькие слезы. — Прежде я казалась ему подходящей шлюхой для постели, теперь же я просто сосуд для вынашивания его ребенка.
Женевьева держалась спокойно. — Ты должна доверять и ему, и себе, Алана.
Доверять? — в сердцах выкрикнула Алана. — Если он не доверяет мне, почему я должна ему доверять? Он убил моего отца, Женевьева!
Женевьева погладила ее по голове.
— Нет, Алана, — мягко сказала она. — Твоего отца убила война.
— Он сделал меня своей пленницей! — вскричала она… и замолчала, потому что…
«…Нет, — шептал голос в глубине души, — твое сердце само сделало тебя его пленницей». Но что это значит, Алана не осмеливалась вымолвить. Не смела даже подумать.
Она взяла руки Женевьевы в свои.
Если Меррик не будет доверять мне, то и я не стану, — глубокая боль отразилась на милом лице, но вдруг печальное выражение смягчилось. — Кому я доверяю, так это вам, Женевьева. Для вас я сделала бы все, что было в моих силах. Но я могу лишь молиться, чтобы вы отплатили мне тем же, — умоляющими глазами смотрела Алана на даму.
Женевьева сжала ее пальцы.
— Чего же ты от меня хочешь?
Алана глубоко вздохнула, удивляясь, что эта женщина, которую она знает так мало времени, столь прекрасно понимает ее.
Мне известно, Меррик следит, чтобы Обри не страдал от голода, — она прикусила губу. — Но он стар, и ему нужна еще и поддержка дружеской руки. Я… я не думаю, что Меррик понимает это, — она грустно улыбнулась. — Даже сам Обри едва ли догадывается об этом. Но мне известно, что он уже успел полюбить вас. И если бы вы могли беседовать с ним время от времени, гулять, если он того пожелает… Не обязательно каждый день, но…
Женевьева прижала палец к губам Аланы.
— Больше ни слова! Я скажу ему, что ты придешь как только сможешь. А сама постараюсь служить ему таким же утешением, как и ты.
Алана улыбнулась дрожащими губами:
— О большем я и не прошу, — ее улыбка померкла. — Когда-нибудь Господь ниспошлет вам благословение, Женевьева, и я молюсь, чтобы это случилось поскорей!
Женевьева в свою очередь улыбнулась Алане, но душа затосковала. Да, у нее есть Симон, и его она крепко любит. Но в том уголке сердца, где раньше всецело царствовал Филипп, с некоторых пор образовалась саднящая рана. Ведь она женщина и не так уж стара, чтобы не желать близости сильного мужского тела в холодные ночи… В памяти Женевьевы пронеслось видение: спутанные темные волосы, оборванная одежда, сверкающие глаза… Она быстро отогнала образ. Это невозможно… невозможно…
Женевьева стала для Аланы единственным связующим звеном с Обри, и сердце саксонки разрывалось на части. Ей все же хотелось увидеться с Обри самой. Но как она ни сердилась и ни умоляла, Меррик оставался непреклонен. Снова и снова пыталась Алана переубедить норманна. Он был упрям, однако она не уступала ему в упрямстве.
С той ночи больше она не была пленницей его желаний. Много раз губы ее оставались сомкнутыми под его поцелуями, и Алана противилась ласкам Меррика. О, в конце концов он неизменно сметал все преграды, преодолевая отказ, но победа доставалась ему не так легко, как прежде, и не казалась упоительной.
Однажды ночью, когда они лежали бок о бок в напряженном молчании, ставшем для них привычным, Меррик вдруг вскочил, гневно изрыгая проклятья. Подхватив с пола свою одежду, он бросился вон из комнаты… и не вернулся.
С тех пор прошла неделя. Алана говорила сама себе, что ей безразлично, где он спит… и с кем! Однако как-то раз, заметив, как Сибил улыбается Меррику и кладет свою ладонь на его руку, Алана быстро отвернулась. От обжигающей боли сжалось горло.
Если он оказывался поблизости, возникало безумное напряжение в теле… и душераздирающая боль, когда его не было рядом. Что это были за мучения! Алана гордо презирала лорда, но гнев постепенно стихал, однако горечь и боль не уходили, и какая-то часть ее существа тосковала по его ласкам всеми силами души. Ночами Алана просыпалась в темноте, страстно желая, чтобы Меррик сжал ее в своих объятиях. Она мечтала проснуться утром и положить голову ему на плечо. Саксонка не понимала, почему мечтает об этом: ведь Меррик ее враг и всегда будет ей врагом!
Как никогда, она чувствовала себя несчастной… и одинокой.
Нервы у нее были измотаны. Сон бежал, лишь под утро удавалось заснуть. Измученная тревогой, однажды после полудня Алана вытянулась на постели, чувствуя себя безмерно усталой, и впала в беспокойный сон.
Но в забытье ворвались видения… Она была в пустоте. Темень окутывала все вокруг. Ощущение зла разливалось и сжимало, как в тисках. Завывал ветер. Сверкали молнии. Неподалеку на вороном скакуне возвышался Меррик с высоко поднятым мечом…
И вдруг все изменилось. Тьма рассеялась. Отовсюду пробился свет. Перед нею появилась фигура: худая, ссутулившаяся, с серебристыми седыми волосами до плеч. Обри.
Скрюченные пальцы протянулись к ней. — Алана, — послышался шепот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95