Я кивнул.Он внимательно посмотрел на меня, и впервые в его взгляде кроме удивления и сомнения появился оттенок жалости. Это было невыносимо.— Сегодня я не буду возвращаться с вами, Мне придется ехать в Кенсингтон. — Я постарался, чтобы это прозвучало как можно спокойнее.— Хорошо, — явно обрадовался он. — Мне, право, очень жаль, Роб.— Я это знаю.Отнеся седло в весовую, я остро ощущал провожающие меня взгляды. В раздевалке все замолчали смущенно. Я положил седло на скамью и начал раздеваться. На некоторых лицах было написано любопытство, на других — враждебность, кто-то смотрел с сочувствием и лишь один или двое с откровенной радостью. Презрения не было — оно остается тем, кто сам не участвует в скачках, кто не знает, каким грозным кажется жокею большой забор. А здесь каждый слишком хорошо сознавал: все это могло бы быть и с ним.Разговор возобновился, но ко мне не обращались. Так же, как и я, они не знали, что говорить.Я чувствовал себя не менее храбрым, чем всю жизнь. Ясно, что невозможно быть напуганным, хотя бы подсознательно, и считать себя столь же готовым к любому риску. Но оставался потрясающий факт: ни одна из двадцати восьми лошадей, на которых я скакал после того, как упал и ударился, не показала приличного результата. Ни одна! Их тренировали разные тренеры, они принадлежали различным владельцам. И единственное, что было между нами общего, — это я. Двадцать восемь — слишком много, чтобы считать это случайным совпадением. Тем более, что те две, от которых меня отставили, прошли хорошо.Беспорядочные мысли все крутились и крутились, и ощущение такое, будто небо валится. Я надел свой уличный костюм, причесался и даже удивился, что выгляжу как обычно. Вышел и постоял на крыльце. Из раздевалки доносилась обычная жизнерадостная болтовня, затихшая при мне и снова вспыхнувшая, как только я вышел. Снаружи тоже никто не стремился заговорить со мной. Никто, если не считать тощего типа с лицом хорька, который пописывал во второстепенной спортивной газетке. Он стоял с Джоном Баллертоном, но, увидев меня, тут же подскочил.— О, Финн, — глядел он на меня с хитроватой, злобной улыбочкой, вынимая блокнот и карандаш, — не дадите ли мне список лошадей, на которых вы будете скакать завтра? И на той неделе?На грубоватом лице Баллертона сияла самодовольная, торжествующая ухмылка. Я с трудом справился с собой.— Спросите лучше у мистера Эксминстера. Хорек был разочарован. У меня еще хватило здравого смысла, чтобы не дать ему по морде.Я пошел прочь, клокоча от ярости, Но проклятый день еще не кончился. Корин, как нарочно попавшийся на пути, остановил меня:— Вы видели это? — В руках у него был номер газетки, в которой сотрудничал тот хорькоподобный тип.— Нет. И видеть не хочу. Корин улыбнулся злорадно:— По-моему, вы должны подать в суд на них. Все так считают. Нельзя же это игнорировать, иначе все подумают...— Пусть все думают, что им хочется, черт побери, — отрезал я, пытаясь уйти.— Все же прочтите, — настаивал Корин, суя газетку мне в нос.Не заметить заголовка было невозможно. Жирным шрифтом напечатано: «Потерян кураж». И я стал читать."Кураж, храбрость — зависят от человека. Один храбр, потому что усилием воли побеждает страх, другой — из-за отсутствия воображения. Если заниматься стипльчезом — не имеет значения, к какому типу относится человек, главное — обладать куражом. Может ли кто-нибудь понять, почему один храбр, а другой нет? Или почему один и тот же человек может быть в какой-то период храбрым, а в какой-то трусливым? Не связано ли это с гормонами? Да и удар по голове может, вероятно, повредить тот орган, который вырабатывает кураж. Кто знает?Но когда жокей стипльчеза теряет кураж — это жалкое зрелище, как мог убедиться каждый зритель, недавно побывавший на скачках. И хотя мы можем сочувствовать этому жокею, поскольку он не в силах справиться со своим состоянием, нельзя не спросить в то же время: правильно ли он поступает, продолжая участвовать в скачках?За свои деньги публика хочет видеть честные состязания. А если жокей трусит, боится упасть он получает свой гонорар обманным путем. Но конечно, это лишь вопрос времени. Тренеры и владельцы лошадей непременно откажутся от услуг такого обманщика. И заставят его уйти в отставку, защитив таким образом публику, играющую на скачках, от напрасной траты денег.И правильно сделают!"— Я не могу подать на них в суд, — сказал я, возвращая Корину газету. — Они не назвали моего имени.Это его не удивило. Да он знал все м раньше: хотел только понаслаждаться зрелищем.— Что я такого вам сделал, Корин?Он был несколько ошарашен и промямлил:— Э-э... ничего...— Тогда мне жаль вас, — холодно заметил я, — Мне жаль вашу злобную, низкую, трусливую душонку...— Трусливую? — покраснев, воскликнул он, уязвленный. — Вы кто такой, чтобы других обвинить в трусости? Просто смех один, честное слово! Ну погодите, я им все расскажу. Ну-ну...Но я уже получил больше, чем достаточно. И в Кенсингтон отправился в таком ужасном отчаянии, какого, надеюсь, мне не придется больше пережить.В квартире никого не было, и на сей раз она была чисто убрана. Семейство, как я понял, в отъезде. Что подтвердила и кухня: ни крошки хлеба, ни капли молока, ни какой-либо еды в холодильнике: корзинка из-под фруктов пуста.Вернувшись в безмолвную гостиную, я вытащил из буфета почти полную бутылку виски. Улегся на диван и сделал два здоровенных глотка. Неразбавленный алкоголь обжег рот и пустой желудок. Я заткнул бутылку и поставил на пол рядом с собой.«Какой смысл напиваться, — подумал я, — утром мне будет еще хуже. Ну, допустим, я смогу пить несколько дней, но и это не поможет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61