— Мне нечего вам сказать. Вы напрасно тратите время.Любопытно, что они все говорят одно и то же, и все ошибаются.Сейчас Свен Ванген, естественно, был без шапки, и оказалось, что он преждевременно лысеет. Рыжевато-русые волосы остались густыми только на затылке и над ушами, но на макушке, почти как у Эрика, лежали всего несколько прядей. Он откусил большой кусок пирожного, жевал, глотал и добавлял еще фунт к своему лишнему весу.— В последний день, когда Боб Шерман работал с вашей лошадью, говорил ли он вам что-нибудь неожиданное?— Нет. — Ванген не утруждал себя желанием вспомнить.— Вы пригласили его выпить, чтобы отпраздновать победу, которую он завоевал для вас?— Определенно нет. — Он снова откусил пирожное и теперь отвечал с полным ртом.— А вообще, вы говорили с ним до или после заезда? Ванген жевал. Глотал. Скосив глаза, близко разглядывал островки крема, примеряясь, где откусить в следующий раз.— В парадном круге я отдал ему приказ. Я сказал, что жду от него лучших результатов, чем он принес Рольфу Торпу. Он ответил, что понимает. — Ванген откусил пирожное. Облизал губы. Прожевал. Проглотил. — После заезда он расседлал лошадь и пошел взвешиваться. Больше я его не видел.— Пока расседлывал лошадь, Шерман не рассказал вам, как вела себя кобыла, как она прошла маршрут?— Нет. Я говорил Холту, что она нуждается в хорошей порке для собственного успокоения. Холт не согласился. С Шерманом я не разговаривал.— Вы поздравили его? — Из чистого любопытства спросил я.— Нет.— Теперь жалеете?— Почему я должен жалеть?Вам бы надо поменьше есть, хотел я сказать, но удержался. В конце концов, его психологическая инвалидность не мое дело.— Боб Шерман упоминал о пакете, который он привез из Англии?— Нет. — Теперь Ванген засунул в рот все оставшееся пирожное и тщетно пытался соединить губы.— Вы просили его в следующий раз, когда он приедет, работать с этой кобылой?Ванген непонимающе уставился на меня, а когда заговорил, вязкая слюна и крошки вылетели у него изо рта.— Но он же больше не приехал.— Я имею в виду тот последний день, вы просили его работать для вас снова?— А-а. Нет. С жокеями договаривается Холт. Я только говорю ему, кого я хочу.— Вы никогда лично не звонили Шерману в Англию, чтобы обсудить его работу с вашими лошадьми?— Конечно, нет.— Некоторые владельцы разговаривают со своими жокеями, — заметил я.— Я плачу Холту за то, что он выполняет эту часть работы.И как много теряете, подумал я. Бедный, толстый, нелюбимый, искалеченный, богатый молодой человек. Я поблагодарил его за то, что он нашел время для встречи, и вернулся к Эрику. Свен Ванген смотрел на нас в окно, слизывая крем с пальцев.— Ну? — спросил Эрик.— Он может отдать приказ, но сам никогда не убьет.Эрик вел взятый напрокат «Вольво» к воротам и ворчал.— Куда теперь?— Вы промокли. Почему вы гуляли под дождем? — спросил я.Эрик смутился.— М-м-м... Я подумал, что лучше услышу, если вы закричите.Мы молча проехали миль пять, и на развилке Эрик притормозил.— Здесь вы должны решить. Эта дорога на ипподром. А эта в аэропорт. Ипподром гораздо ближе.— В аэропорт.— Правильно.Эрик с такой скоростью понесся к Форнебу, будто сам хотел взлететь.— Они не смогут нас выследить, — заявил он.— Вы шутите.Тридцать с небольшим миль мы одолели за полчаса.Нас никто не преследовал. * * * «С 14» была заперта, а «С 13» открыта, и в ней торчал ключ с точно такой же черной биркой, как и на ключе «С 14». Две вместительные автоматические камеры хранения в нижнем ряду трехэтажных шкафов.— Это то, что вы искали? — спросил Эрик.— Кажется, да, — кивнул я.— И что теперь будем делать?— Немного погуляем вокруг и убедимся, что здесь нет знакомых лиц.— Разумная мысль.Мы походили, постояли у стены, где кончались ряды камер хранения, но, насколько я мог судить, все люди в аэропорту были мне совершенно незнакомы. Потом не спеша подошли к шкафам, Эрик встал спиной к «С 13», готовый в любой момент мужественно отразить атаку врага, а я спокойно выудил из кармана ключ и вставил его в замок «С 14».Ключ без труда влез в замочную скважину. Ошибки не было. Замок щелкнул, и дверь открылась. В камере могло бы уместиться два больших чемодана, но на нацарапанном дне, будто забытый и бесхозный, лежал листок бумаги.Я нагнулся, достал его и спокойно положил во внутренний карман пиджака. Выпрямляясь, спросил у Эрика:— Кого-нибудь заметили?— Ни души из тех, кого мы знаем.— Давайте выпьем кофе.— А что с камерой?Я поглядел на «С 14» с ключом, торчавшим из замка открытой двери.— Она нам больше не нужна.Мы направились к буфету, Эрик купил кофе для нас обоих и пару сандвичей для себя. Потом мы устроились за грязноватым пластмассовым столом среди пассажиров с раздутыми сумками, детьми, бегавшими вокруг, и родителями, запрещавшими им бегать. Чуть ли не с трепетным чувством ожидания я вынул листок, который оставил в камере хранения Боб Шерман.Я предполагал, что это должно быть что-то, дающее повод для шантажа. Интимное письмо или фотография, которую никто не рискнет показать жене. Но оказалось, ни то и ни другое. Боб Шерман оставил в камере хранения нечто, вообще непонятное мне.Лист бумаги, казавшийся толстым, потому что был сложен в несколько раз. Когда я его развернул, он вытянулся в ленту почти три фута длиной и около шести дюймов шириной. Эта полоска бумаги была разделена на три колонки, которые, похоже, надо читать снизу вверх. Но ничего прочесть я не смог, потому что каждая колонка шириной в полтора дюйма 1 дюйм — около 2, 5 см.

состояла из квадратов и прямоугольников, а не из цифр и букв. Квадраты и прямоугольники отличались друг от друга только более сильным или слабым затемнением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65