А то еще, чего доброго, деньги поменяют». Гленн слышал историю про отчаянного взломщика, который отмотал в тюрьме двенадцать лет, а за это время грянула реформа. И все его припрятанные денежки превратились в труху. Отсидеть столько лет, и все зазря! Остин Гленн сочувственно поморщился, думая о нелегкой судьбе взломщика. Нет уж, с ним такого не случится!
Билет на поезд Гленн покупал за обычные деньги, пиво, пару сандвичей в пленке и свежую спортивную газету — тоже. Новенькие бумажки лежали во внутреннем кармане пиджака. Нет, Гленн рисковать не станет! Сперва он доберется до ипподрома в Эйнтри и растворится в безликой толпе. Что же он, дурак, что ли? Аккуратная пачечка хрустящих банкнот кому угодно в Глаза бросится. Но теперь, когда Остин нарочно помял их грязными руками, никто и внимания не обратит.
Он утер губы рукой. Сухопарый мужчина лет сорока, с жидкими волосами цвета соли с перцем, бегающими глазами и важным видом. Гленн провел жизнь, балансируя на грани преступления, и успел обзавестись кучей сомнительных знакомств и весьма любопытных сведений и научиться выманивать взятки окольными путями. Никто его особенно не любил, но Остин был человек толстокожий и на такие пустяки внимания не обращал.
В одном из первых вагонов того же поезда ехал Джерри Спрйнгвуд. Джерри обливался потом — по трем причинам. Во-первых, он привык находиться на свежем воздухе и в вагоне для него было слишком жарко. Во-вторых, он опаздывал, поскольку чересчур увлекся сексом и выпивкой. Если он опоздает, ему грозит увольнение. А в-третьих, Джерри было страшно.
В тридцать два года Джерри Спрйнгвуд, жокей-стиплер, как-то вдруг растерял весь былой кураж и пытался продолжать работать так, чтобы никто этого не заметил. Старые добрые времена, когда Джерри выезжал на старт с холодной головой и участившийся пульс казался ему всего лишь неприятной помехой, давно миновали. В последние несколько месяцев Джерри отправлялся на скачки со страхом. Ему мерещились острые обломки кости, торчащие сквозь хожу, разбитое лицо, сломанный позвоночник… дикая боль. Все эти месяцы Джерри не мог заставить себя совершать рискованных действий, которые он раньше и рискованными-то не назвал бы. Все эти месяцы он не мог заставить себя направить лошадь в образовавшийся свободный промежуток, хотя только это и могло принести победу; и невольно придерживал лошадь перед прыжком, хотя надо было высылать ее вперед.
Искусство, которое некогда вознесло Джерри на вершину, теперь помогало ему скрывать просчеты. Былая репутация помогала объясняться с владельцами и тренерами после очередной неудачи. И только самые проницательные замечали признаки упадка. А таких, кто решался говорить об этом вслух, было еще меньше. Так что британская публика, просматривавшая список участников Большого национального, полагала, что старина Джерри Спрингфилд, едущий на третьем фаворите, Хонтед-Хаузе, дает лошади лишний шанс на победу.
Глядя на проносящиеся мимо поля, Джерри угрюмо размышлял о том, что еще год назад он ни за что бы не потащился на вечеринку в Лондоне накануне крупной скачки. Год назад он переночевал бы в окрестностях ипподрома, ну, может, пропустил бы пару глоточков пива, но лег бы спать пораньше и, разумеется, один. Ему и в голову не пришло бы после вчерашней скачки очертя голову помчаться куда-то на юг, напиться и лечь в постель в два ночи с девицей, с которой он познакомился всего за три часа до этого.
Ему не понадобилось бы заставлять себя забыть о субботнем марафоне. Напротив, он предвкушал бы его с нетерпением и надеждой. «О господи, ну что со мной такое творится?» Джерри был невысокий, крепкий, с мягкой темно-каштановой шевелюрой, глубоко посаженными глазами и носом, расплющенным во время неудачного приземления. Сын фермера, выросший среди животных. Впрочем, манеры его были отшлифованы благодаря успеху и общению со сливками общества. Джерри Спрингфилда люди любили, но он был слишком скромен, чтобы отдавать себе в этом отчет.
Ипподром в Эйнтри наполнился веселой толпой, исполненной надежд и набитой деньгами. Первую из банкнот Остин Гленн отдал на входе и с удовлетворением отметил, что она прошла незамеченной в суматохе, царящей у касс. Вторую он благополучно разменял в битком набитом баре, третью — в ларьке, где продавались каталоги. «Было бы из-за чего беспокоиться! — сардонически усмехнулся Остин. — Какой смысл держать деньги у себя целых пять лет?»
Тотализатор, как обычно, открылся заранее, чтобы принимать ставки на Большой национальный — перед самой скачкой кассы не успевали обслужить всех желающих. Когда Остин подошел к кассам, чтобы поставить на избранного им фаворита, у окошечек уже стояли длиннющие хвосты: умные люди делали ставки заранее, чтобы успеть занять лучшие места на трибунах.
Остин встал в очередь, заранее написав на своей программке номер лошади, на которую хотел поставить. Когда подошла его очередь, он сказал:
— Сто на победу, номер двенадцать в Большом национальном! — и спокойно отсчитал помятые купюры. Расторопная кассирша, выдавая билетик, окинула его мимолетным, но внимательным взглядом.
— Следующий! — сказала она, глядя уже на того, кто стоял за Тленном.
«Проще простого!» — самодовольно подумал Остин, сунув билетик в карман пиджака. Сотня на то, что номер двенадцатый выиграет. Некоторые ставят на призовые места, но он, Гленн, всегда говорил, что это ерунда. Он-то в лошадях разбирается. Всегда этим гордился. Лучшие шансы — у третьего фаворита, Хонтед-Хауза, да и жокея лучше Спрингфилда не найдешь. Гленн, довольный, вернулся в бар и взял еще пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87