И он обрабатывал людей, вроде жуткого Леонарда Китченса с его подрагивающими усами, чтобы добиться моего избрания. И потом, вопреки ожиданиям, центр партии в Вестминстере решил, что им в парламенте нужен Джордж Джулиард. Он приехал и своим блеском ослепил избирателей, которые фактически всегда прислушиваются к мнению Полли. А она стоит за вашего отца, как тонна кирпичей... Кстати, Алдерни нечего делать при вашем отце. Я иногда думаю, что он мечтает о такой власти, чтобы стоять за сценой и дергать за веревочки марионеток.
В тот момент это мнение мне показалось довольно сомнительным. (Мне еще многому предстояло учиться.) — И вот с тех пор, как я перешла на сторону вашего отца, — продолжала Оринда, — я уже не так прислушиваюсь к Алдерни. А раньше я привыкла делать все, что он предлагал. Мы всегда так делали. Деннис и я. Алдерни говорил нам: на политической сцене произойдет то-то и то-то. И почти всегда он оказывался прав. А сейчас я много времени провожу с вами и с вашим отцом...
Вам покажется смешным, но я почти уверена, что он ревнует!
Мне это не показалось смешным. Я видел, какое сильное впечатление производил отец на каждую женщину в Хупуэстерне. Начиная от злоязычной Лаванды и кончая сотнями других. Меня бы не удивило, если бы ревность, будто хвост кометы, летела за ним по всему избирательному округу. Правда, ему были нужны мужские голоса так же, как и женские. И я наблюдал, как он держался на тактичном расстоянии от жен.
Алдерни Уайверн вышел из машины, стоявшей у обочины, и в агрессивной позе стоял на тротуаре, уперев руки в боки и глядя на Оринду.
— Пожалуй, я подойду к нему и поговорю, — решила она.
— Лучше не надо, — инстинктивно посоветовал я.
— Я знаю его много лет. — Оринда улыбнулась, услышав тревогу в моем голосе.
Я еще не сталкивался с тяжелой мужской зрелой разновидностью ревности, только с бессильной яростью взросления. Но я интуитивно почувствовал, какая огромная и опасная перемена произошла с А. Л. Уайверном.
При каждом случае, когда я видел его, он всегда по собственному желанию стремился стушеваться. Он запомнился мне спокойной замкнутой манерой поведения, словно он хотел оставаться незамеченным. Теперь все это исчезло.
Плотная фигура вроде бы отяжелела, плечи ссутулились. Лицо исказилось от злости, что было видно даже с такого расстояния. Он выглядел как потерявший самообладание бунтовщик или воинственный забастовщик.
— Не ходите, — попросил я Оринду.
— Не говорите глупости.
Она доверчиво пошла к нему в своем отважном оранжево-алом костюме.
До меня донесся его голос, низкий, с рыкающими нотками. Она ответила беззаботно и чуть поддразнивая. Потом положила ему на предплечье руку, нежно поглаживая. Он сильно ударил ее в лицо.
Оринда вскрикнула от потрясения, но еще больше от боли. Я побежал к ней. И хотя Уайверн видел меня, он еще раз наотмашь ударил ее по носу и рту.
Она пронзительно взвизгнула, закрывая руками лицо и стараясь вырваться. Но он вцепился в плечо жакета, не позволяя ей убежать, и занес кулак для третьего удара.
Изогнувшись, она высвободилась. Потеряла равновесие. Споткнулась и сошла на мостовую.
Спокойную улицу процветающих домов, которая казалась такой мирной и пустынной, вдруг будто заполнил до краев тяжелый грузовик. Он мчался прямо на Оринду. Скрипели тормоза, леденящими душу воплями надрывался гудок.
Оринда как слепая брела по проезжей части. Я бросился к ней, не рассчитав ни скорости, ни расстояния. Просто побуждаемый требованием момента.
Водитель грузовика свернул в сторону, стараясь объехать ее. Но на самом деле только ухудшил положение. Это было непредсказуемое движение, и я легко мог толкнуть ее ему под колеса, вместо того чтобы оттащить в сторону.
Но я просто бросился на нее, как в регби полузащитник бросается на мяч. Она упала на твердую мостовую и чуть откатилась, наполовину оставшись подо мной. Проскрежетавшие шины оставили отметку в дюйме от наших ног.
У Оринды из носа шла кровь, глаза наполнились слезами, вызванными болью. И кроме того, она была потрясена и сбита с толку. Я стоял возле нее на коленях и проклинал себя, опасаясь, что без нужды толкнул ее на мостовую, когда грузовик и так мог бы объехать оранжево-алую фигуру.
Грузовик остановился недалеко от нас. Водитель выпрыгнул из кабины и побежал назад, на ходу репетируя огорченную невинность.
— Она шла прямо впереди меня. Я не мог... Это не моя вина... Я ничего не мог сделать... Это не моя вина, что она вся в крови.
Ни Оринда, ни я ничего не ответили. Это было лишним. Это была не его вина. И можно бы сказать, ничья вина. Виноватый стоял, ослепленный яростью, прямо через дорогу от нас. Оцепеневший и свирепый, он не спешил к нам на помощь.
Отдышавшись, я спросил Оринду, все ли с ней в порядке. Поистине глупый вопрос. Из носа текла кровь, и на лице остались следы от тяжелого кулака Уайверна. Жакет порван. Потерялась где-то одна черная туфля. Тщательный макияж размазан. И слабость охватила все ее тело. Оринда лежала на дороге и совершенно не походила на ту уверенную и умудренную опытом женщину, повелевавшую камерами телевидения, какой я привык ее видеть. Она выглядела как растерянная, обыкновенная средних лет женщина, довольно симпатичная, которая пыталась собраться с мыслями и понять, что произошло. Я наклонился и просунул руку ей под шею, чтобы проверить, может ли она сидеть. И к моему облегчению, она позволила мне помочь ей сесть. Теперь она сидела на мостовой, с согнутыми коленями, положив на них голову и руки. Кости у нее не поломаны, с благодарностью судьбе подумал я. Переломы были душевные и психические.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75