Меня тревожило, что я не сумею разумно пройти дистанцию, о падении я не думал. Если жокей боится упасть, значит, ему пора уходить из конного спорта. Наверное, однажды такое произойдет и со мной, но пока не происходило. Я опасался оказаться несостоятельным, освистанным, и я боялся опоздать.
Бинни рассыпал искры, словно подожженный бикфордов шнур, когда я наконец примчался в весовую, едва переводя дух.
— Где тебя носит? — сердито спросил он. — Ты хоть понимаешь, что первая скачка уже закончена и через пять минут тебя оштрафовали бы за неявку?
— Прошу прощения.
Я отнес седло, шлем и сумку с прочим снаряжением в раздевалку, с облегчением плюхнулся на скамейку и попытался перестать потеть. Вокруг царила обычная суета. Жокеи одевались, раздевались, ругались, смеялись; благодаря многолетнему знакомству они считали меня своим. Я вел счета тридцати двух жокеев и неофициально заполнял налоговые декларации еще дюжине. На сегодняшний день я вел бухгалтерию тридцати одного тренера, пятнадцати коннозаводческих ферм, двух распорядителей жокейского клуба, одного ипподрома, тринадцати букмекеров, двух транспортных фирм, перевозивших лошадей, одного кузнеца, пяти торговцев фуражом и сорока с лишним человек, владевших скаковыми лошадьми. Вероятно, я знал о финансовых делах частных лиц в мире скачек больше, чем кто-либо из присутствовавших на ипподроме.
У парадного круга Мойра Лонгерман дрожала от радостного возбуждения.
Ее носик пуговкой задорно торчал из высокого и пушистого воротника. Она куталась в шубку из меха лисы, а на светлых кудряшках держалась пышная лисья шапка. Голубые глаза пожилой женщины сияли от восторга, и, глядя на ее искреннее оживление, было легко понять, почему тысячи и тысячи людей приобретают скаковых лошадей и тратят столько средств на их содержание. Не только ради выигрыша или из хвастовства: скорее во имя острых ощущений, какие дарит усиленный выброс адреналина, и чувства сопричастности. Мойра Лонгерман прекрасно осознавала, что веселье может обернуться разочарованием, слезами.
Но глубокие, тенистые долины делают сияющие горные вершины особенно желанными.
— Гобелен выглядит изумительно, не правда ли? — воскликнула она, и ее маленькие руки, затянутые в перчатки, взметнулись в сторону скакуна, медленно шедшего по кругу под пристальными взорами болельщиков, заполнявших трибуны.
— Великолепно, — искренне согласился я. Бинни хмуро покосился на ясное, холодное небо. Он представил Гобелена в наилучшем виде, какого редко достигали другие его питомцы: безукоризненно заплетенные грива и хвост, смазанные копыта, новая попона, начищенная до блеска кожаная сбруя и причесанные сложным геометрическим узором ухоженные волоски на крупе. Бинни изо всех сил старался показать миру — если его лошадь проиграет, то не потому, что ей уделяли мало внимания. Бинни собирался до конца дней винить меня в потере Золотого кубка.
Не могу сказать, что это особенно тревожило меня. Как и у Мойры Лонгерман, у меня дух захватывало от волнения и предвкушения самого потрясающего события в моей жизни. Надежды могут пойти прахом, но чтобы ни случилось, я удостоился чести соревноваться за Золотой кубок.
Всего было восемь участников. Жокеи сели на лошадей, шагом выехали на скаковую дорожку, проехали парадом перед переполненными, шумными трибунами и легкой рысью направились к старту. Я нервничал и знал, что это глупо.
Только хладнокровие приносит достойные плоды. Скажите это железам, вырабатывающим адреналин.
По крайней мере, мне удавалось сохранять видимость спокойствия. Я подавил нервную дрожь и держался так, словно мне доводилось участвовать в скачках такого уровня не менее шести раз за сезон. Никто из семи других жокеев не выглядел взволнованным или напряженным, но я предполагал, что кое-кто из них наверняка испытывал подобные чувства. Даже для профессионалов высшего класса скачки в Челтенхеме были незабываемым событием. Я решил, что их безмятежность так же притворна, как и моя, и немного успокоился.
Мы приблизились к стартовой ленте неровным строем, натягивая поводья, чтобы удержать разгоряченных скакунов, и всем корпусом откинувшись в седле.
Стартер нажал на рычаг, лента взлетела, и Гобелен сделал резкий прыжок, едва не вывихнув мне руки. Большинство скачек на три с четвертью мили начинаются умеренно, набирают скорость за милю до финиша и могут завершиться постепенно замедляющейся процессией. В тот день участники состязания за Золотой кубок стартовали так стремительно, словно намеревались пройти дистанцию за рекордно короткий срок в истории скачек. Позже Мойра Лонгерман рассказала мне, что Бинни сыпал словечками, которых она в жизни не слышала, когда мне не удалось удержать Гобелена вровень с остальными.
К тому моменту, когда мы перемахнули через два первых препятствия, ближайших к трибунам, мы отстали на добрых шесть корпусов. Этот разрыв сам по себе не так уж велик, но он вполне мог вызвать замечания типа: «Я же вам говорил!», так как состязания только начались. В действительности я просто колебался. Должен ли я скакать быстрее, повисну на хвосте у тех, кто шел впереди? Уже сейчас Гобелен несся с большей скоростью, чем тогда в Ньюбери, когда мы с ним выиграли скачку. Если я заставлю его поравняться с остальными, он может совсем обессилеть к середине дистанции. Если я придержу его, у нас по крайней мере останется шанс закончить скачку.
После того как мы преодолели третье препятствие и воду, разрыв увеличился, а я все еще не решил, какой тактике лучше следовать. Я не ожидал, что другие помчатся во весь опор от стартовой черты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79