Киншип откровенно просиял и засунул снимки обратно в конверт.
— Еще две серии, — сказал он. — Ладно?
— Ладно.
Он кивнул и пошел прочь. Не отойдя и десяти шагов, он снова вытащил снимки, чтобы показать их кому-то еще.
— Он задаст вам работы, если вы не будете настороже, — сказал, наблюдая за ним, Джереми.
Я не знал, верить ему или нет, да и в любом случае мое внимание было занято кое-чем куда более важным. Я стоял не шевелясь и смотрел.
— Видите, — сказал я Джереми, — вон там двое мужчин разговаривают?
— Конечно, вижу.
— Один из них Барт Андерфилд, который работает с лошадьми в Ламборне. А второй — один из тех мужчин на фотографии во французском кафе. Элджин Йаксли. Вернулся из Гонконга.
Три недели прошло после смерти Джорджа, две — после пожара в доме, и Элджин Йаксли вернулся на сцену.
Я еще раньше пришел к этому выводу, но на сей раз совершенно обоснованно можно было предположить, что Элджин Йаксли уверен: смертельно опасные для него фотографии спокойно улетучились вместе с дымом. Он стоял, широко улыбаясь, уверенный в собственном спокойствии и безопасности.
Шантажист вместе со своим имуществом кремирован, жертвы возрадовались.
— Это не может быть совпадением, — сказал Джереми.
— Не может.
— Ну и самодовольный же у него видок.
— Он подонок.
— Та фотография все еще у вас? — глянул на меня Джереми.
— Конечно.
Мы немного постояли, глядя, как Элджин Йаксли хлопнул Барта Андерфилда по плечу и по-крокодильи улыбнулся. Барт Андерфилд выглядел куда счастливее, чем был с тех пор, как состоялся суд.
— И что вы с ней будете делать?
— Думаю, просто подожду и посмотрю, что случится дальше, — сказал я.
— Похоже, я ошибался, — задумчиво сказал Джереми, — когда сказал, что вы должны сжечь все из той коробки.
— М-м-м, — я слабо улыбнулся. — Завтра я попытаю счастья с голубыми прямоугольниками.
— Значит, вы поняли, что делать с ними?
— Да, надеюсь. Посмотрим.
— И что?
У него был искренне заинтересованный вид, глаза его секунд на десять переключились на меня вместо обычного сканирования окружающего пространства.
— М-м-м... вы хотите прослушать лекцию по природе света или просто рассказать вам о том, в каком порядке и что я предполагаю сделать?
— Лекций не надо.
— Ладно. Тогда — я думаю, что я увеличу эти оранжевые негативы в синем свете, спроецировав на высококонтрастную черно-белую бумагу, и тогда смогу получить картинку.
Он заморгал.
— Черно-белую?
— Если повезет.
— А откуда вы возьмете синий свет?
— А вот это уже из лекции, — сказал я. — Хотите посмотреть последний заезд?
Он снова стал подергивать локтями, попытался постоять на одной ножке и опять начал было, запинаясь, нести чепуху — все сразу. Как я понял, из-за того, что приходилось примирять адвокатское мышление с оправданием азартных игр.
Однако я был несправедлив к нему. Когда мы с трибуны смотрели на старт последнего заезда, он сказал:
— Я... ну... на самом деле... ну... смотрел сегодня, как выскачете.
— Да?
— Я подумал... ну, что это может быть познавательно.
— И как, вас захватило?
— Честно говоря, — сказал он, — скорее вас, а не меня.
* * *
По дороге в Сент-Олбанс он рассказал мне о своих изысканиях насчет телекомпании.
— Я попросил их показать мне счета, как вы предлагали, и спросил, не могут ли они меня свести с кем-нибудь, кто работал над тем фильмом в Пайн-Вудз-Лодж. Между прочим, это просто постановка. Съемочная группа пробыла там только шесть недель.
— Не слишком многообещающе, — сказал я.
— Да. Короче, они рассказали мне, где искать режиссера. Он все еще работает на телевидении. Очень мрачный и унылый тип с вислыми усами, все время ворчит. Он сидел у обочины дороги на Стритхэм и смотрел на митинг электриков, который они устраивали перед стачкой, а потому отказались освещать сцену, что он планировал заснять на церковной паперти. И настроение у него было гадостным в буквальном смысле слова.
— Представляю.
— Боюсь, — с сожалением сказал Джереми, — что он мало чем оказался полезен нам. Тринадцать лет назад? Какого черта ему вспоминать какую-то паршивую девчонку с ее паршивым отродьем? И еще всякого такого наговорил. Единственной положительной вещью, которую он сказал, было то, что, если бы он руководил там, никаких левых типов вокруг Пайн-Вудз-Лодж не было бы. Он терпеть не может, чтобы кто-нибудь левый шатался поблизости, когда он работает, и не буду ли я любезен убраться отсюда к черту.
— Жаль.
— После этого я выловил одного из ведущих актеров той постановки, который временно работает в художественной галерее, и получил примерно тот же ответ. Тринадцать лет? Девушка с ребенком? Никаких воспоминаний.
Я вздохнул.
— Я очень надеялся на телевизионщиков.
— Я могу продолжить, — сказал Джереми. — Их нетрудно найти. Чтобы найти этого актера, я просто позвонил нескольким агентам.
— На самом деле, это уж вам решать.
— Думаю, я смог бы.
— Сколько пробыли там музыканты? — спросил я.
Джереми выудил уже довольно потрепанный листок бумаги и сверился с ним.
— Три месяца плюс-минус неделя.
— А после них?
— Религиозные фанатики. — Он скривился. — Думаю, ваша мать не была религиозна?
— Нехристь она была.
— Это все было так давно.
— М-м, — сказал я. — Почему бы нам не попробовать что-нибудь еще? Почему не опубликовать снимок Аманды в “Коне и Псе” и не спросить, не опознает ли кто конюшню. Такие сооружения, наверное, до сих пор стоят, и выглядят как тогда.
— А разве достаточно большая фотография не будет слишком дорого стоить?
— По сравнению с частными детективами — нет, — подумал я. — Думаю, “Конь и Пес” берет деньги за место, а не за то, что вы там расположите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85