– Что за чертовщина, – медленно проговорил он, – зачем вы оставили тут машину? Почему вы бросили в машине часы, деньги, пальто? Удивительно, что их не украли.
– Виноват северо-восточный ветер, – торжественно произнес я. – Знаете, луна тоже. Когда дует северо-восточный ветер, со мной вечно происходят дурацкие штуки.
– Северо-восточный ветер – любовник моей тети, – усмехнулся Тик-Ток, собрал вещи и перенес в такси. Потом он переложил всю мелочь назад в карманы моих брюк и надел мне на затянутую в перчатку руку часы.
– Дурачьте кого-нибудь еще, дружище, – сказал он, – весь день вы выглядели будто мертвец, вставший ненадолго из гроба… Тут что-то связано с вашим мучителем… и новые перчатки… вы обычно вообще их не носите. Что случилось?
– Продолжайте работать над этой версией, – любезно посоветовал я. – Конечно, если вам больше нечем заняться. – Я поглядел на его маленькую джазовую болельщицу, он засмеялся, махнул рукой и пошел усаживать ее в «мини-купер».
Водитель такси встретил меня в прекрасном настроении, он поставил на трех победителей и выиграл кучу денег, он даже не ворчал, что мы заехали еще и в «Белый медведь». Когда я, расплачиваясь, дал ему хорошие чаевые, он спросил:
– Вы тоже поставили на победителя?
– Да, – ответил я. – На Темплейта.
– Вот потеха, – продолжал он. – Я тоже поставил на него, когда вы сказали; не надо верить всему, что слышишь. Вы были совершенно правы, разве нет? Этот парень, Финн, совсем не конченый, у него еще много впереди. Он чертовски провел скачку. Я уверен, он мне еще вернет проигранное. Со временем. – Он аккуратно уложил деньги в бумажник и уехал.
Я глядел вслед красным огонькам отъезжавшей машины и чувствовал себя необыкновенно счастливым и спокойным. Выиграть скачку – само по себе многого стоит, а таксист, не зная, с кем говорит, подарил мне чек британских любителей скачек, теперь меня снова приняли в игру.
Смертельно измученный, я прислонился к дверям Джоанны и позвонил.
Но самые изнурительные двадцать четыре часа моей жизни еще не закончились. Предусмотрительная кузина правильно рассчитала, что я откажусь пойти к врачу, и привела его домой. Когда я вошел, он уже ждал, грубоватый, бесцеремонный шотландец с густыми бровями и тремя бородавками на подбородке.
Я говорил, что не выдержу осмотра и перевязки, но и он, и Джоанна остались глухи к моим настойчивым протестам. Они усадили меня на стул, сняли перчатки, куртку, рубашку отца и нижнюю шерстяную для скачек, которую я не вернул Майку, липкий пластырь с касторовым маслом и, наконец, ссохшиеся от крови повязки с запястий. К концу этой довольно жестокой процедуры комната начала кувыркаться так же, как Аскот, и я позорно скатился со стула на пол, мечтая остаться там навсегда.
Но шотландец поднял меня и снова посадил на стул со словами, что надо держаться и быть мужчиной.
– У вас всего лишь содрана кожа, – сухо заметил он.
Я начал тихонько смеяться, но шотландец был не склонен к шуткам. Он сжал губы так, что задрожали бородавки, и стал расспрашивать, что со мной случилось. Я покачал головой и ничего не сказал. Тогда он перевязал меня и дал обезболивающие таблетки. Они оказались очень эффективными, и когда я добрался до постели Джоанны, то сразу же утонул в благостном сне.
Когда я наконец вынырнул на поверхность около четырех часов дня в воскресенье, она стояла перед мольбертом и тихонько пела. Не ту угловатую, колючую мелодию, с какой выступала на концертах, а кельтскую балладу в минорном ключе, мягкую и печальную. Я лежал с закрытыми глазами и слушал, зная: она тут же замолчит, если увидит, что я проснулся. Прекрасный голос, хотя она пела почти шепотом, результат великолепно натренированных голосовых связок и потрясающего контроля над дыханием. Она чистокровный представитель семьи Финнов, сухо подумал я. Ничего не делает наполовину.
Джоанна закончила балладу и начала другую:
– Я знаю, куда иду, знаю, кто идет рядом со мной, знаю, кого я люблю, но кто знает, за кого я выйду замуж. Говорят, что он злой, а я скажу, он нежный… – Она резко остановилась и произнесла спокойно, но с силой: – Проклятье, проклятье и еще раз проклятье.
Я услышал, как она бросила палитру и кисть и пошла в кухню.
Через минуту я сел в кровати и крикнул:
– Джоанна!
– Да, – отозвалась она из кухни.
– Я умираю от голода.
– О! – Она засмеялась, потом всхлипнула и сказала: – Сейчас. Я уже готовлю.
Еда была королевская: жареный цыпленок со сладкой кукурузой, бекон и ананас. Пока из кухни доносились соблазнительные запахи, я встал, оделся, достал в комоде чистое белье и приготовил для нее свежую аккуратную постель.
Она принесла из кухни поднос с тарелкой, вилку и нож и увидела убранную постель и сложенные грязные простыни.
– Что ты делаешь?
– Тебе на софе неудобно. Ты явно там не высыпаешься, и у тебя красные глаза.
– Это не потому… – начала она и замолчала.
– Не потому, что ты не высыпаешься? Она покачала головой:
– Ешь!
– Тогда в чем дело? – спросил я.
– Ничего. Ничего. Замолчи и ешь.
Она наблюдала, как я очистил тарелку до крошки.
– Ты лучше себя чувствуешь, – констатировала она.
– Конечно. Почти хорошо. Благодаря тебе.
– И ты не собираешься ночевать здесь сегодня?
– Нет.
– Ты можешь попробовать спать на софе, – спокойно сказала она. – И сам увидишь, что я терпела ради тебя. – Я ничего не ответил, и Джоанна настойчиво добавила: – Я хочу, чтоб ты остался, Роб. Останься.
Я внимательно посмотрел на нее. Хотел бы я знать: ее, печальные песни, и слезы в кухне, и теперь настойчивое требование, чтоб я остался, – нет ли тут мельчайших признаков, что наше родство ее огорчает больше, чем она предполагала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69