— Вас удивляют наши обычаи? Нет, наверх мы можем подняться и так.
Он пошел вперед и, удобно устроившись, обменялся приветствиями с несколькими людьми, по-приятельски отрекомендовав меня, как своего друга Чарльза из Англии. Сразу по имени, и меня приняли как своего: австралийский стиль.
— Бедная Регина… Ей тоже не нравилось разделение трибун по полу, — начал он. — Но оно имеет любопытные исторические корни. В минувшем столетии управление здесь осуществлялось с помощью британской армии. Офицеры оставляли своих жен в Англии, но — такова уж природа! — все они завязывали здесь знакомства с женщинами скверной репутации. Ну, они не хотели, чтобы их коллеги-офицеры видели, какой у них вульгарный вкус, а потому придумали правило, в соответствии с которым на трибунах для офицеров позволялось сидеть лишь мужчинам, и их пупсики не могли претендовать на место рядом с ними.
— Здорово придумано, — засмеялся я.
— Создать традицию проще, — изрек Хадсон, — чем потом избавиться от нее.
— Дональд говорил, что вы создали традицию производства отличных вин.
Печальные глаза блеснули от удовольствия, доставленного ему моим комплиментом.
— Ему очень здесь понравилось. Он объехал все большие виноградники в окрестностях. Прежде всего, конечно, он посетил мои.
Лошади, принимавшие участие в третьем заезде, прогалопировали на старт. Впереди был гнедой жеребец.
— Жуткая тварь, — заявил Хадсон. — Но он обязательно выиграет.
— Вы поставили на него?
— Совсем немного, — усмехнулся он.
Заезд начался, лошади рванулись вперед, и суставы Хадсона побелели от напряжения, пока он наблюдал в бинокль за развитием событий. Мне даже стало интересно, в чем выражалось его «совсем немного». Гнедой жеребец оказался на четвертом месте. Хадсон медленно отложил бинокль и уже без всякого интереса наблюдал за финишем остальных участников.
— Ну что ж, — произнес он, и его печальные глаза погрустнели еще больше. — Как говорят, в другой раз. — Он приободрился, пожал мне руку, попросил передать привет Дональду и спросил, найду ли я сам выход.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Всегда к вашим услугам.
Дважды свернув в неправильном направлении, я спустился наконец вниз, прислушиваясь по пути к австралийской разновидности английского языка.
— …говорят, он совершенно не соответствует своей должности в комитете. Раскрывает рот лишь тогда, когда хочет поменять ногу, положенную на колено…
— …я ему говорю: «Ты чего кричишь как резаный? Брось! Вам нужно примириться».
— Паршивец, черт бы его побрал, он так и не смог прийти…
— …выиграла двадцать долларов? Тебе и вправду посчастливилось, Джоан…
И сплошь дифтонгизированные гласные, из-за чего в слове «нет» появлялось до пяти разных звуков, я бы так и не выговорил.
Еще в самолете один австралиец сказал мне, что у них на всем континенте одинаковое произношение. С таким же успехом можно было утверждать, что все американцы и все англичане разговаривают одинаково. Австралийский язык бесконечно гибкий, и здесь, в Мельбурне, он тоже живет и здравствует.
Джик и Сара, когда я наконец присоединился к ним, спорили относительно своего избранника в следующем заезде.
— Шар Слоновой Кости выступает не в своем классе и имеет столько же шансов, как слепой в метель, — горячился Джик.
— На той неделе он выиграл в «Виктория-Дерби», — игнорировала его замечание Сара. — Да еще два «жучка» указали на него.
— Твои «жучки» были, вероятно, пьяными.
— Привет, Тодд, — заметила меня Сара. — Пожалуйста, выбери номер!
— Десять!
— Почему десять?
— Одиннадцать минус один.
— Когда-то ты отличался большим умом, — возмутился Джик.
— Королевский Путь, — глянула Сара в программу. — Против него Шар Слоновой Кости — просто верняк!
Мы купили билеты и отправились на крышу. Но ни один из наших избранников не выиграл. Сара яростно честила Шара, занявшего пятое место, а Королевский Путь совсем сошел с дистанции. Победил номер двенадцать.
— Тебе нужно было прибавить единицу к одиннадцати, а не отнимать, — сказала Сара. — Ты допускаешь такие глупые ошибки!
— На что ты засмотрелся? — спросил Джик.
Я внимательно разглядывал толпу, наблюдавшую за скачками с нижней площадки.
— Дай-ка мне твой бинокль! — попросил я.
Я поднес бинокль к глазам, смотрел довольно долго, а потом опустил его.
— Что там? — нетерпеливо спросила Сара.
— Это, — ответил я, — не просто кое-что меняет, а ставит все с ног на голову. Джик, ты видишь двух мужчин… ярдов за двадцать от ограды смотрового круга?.. Видишь?.. Один из них в серой визитке.
— Ну и что?
— Мужчина в визитке — Хадсон Тейлор, тот самый, с которым я только что выпивал. Он возглавляет фирму по производству вина и встречался с кузеном Дональдом, когда тот приезжал сюда. А другой мужчина — Айвор Уэксфорд, он директор и владелец галереи «Ярра Артс».
— Ну и что же? — спросила Сара.
— Так я почти дословно могу передать их разговор, — ответил я. «Простите, сэр, не вам ли я продал недавно картину Маннинга?» — «Не мне, мистер Уэксфорд, а моему другу Дональду Стюарту». — «А кто был тот молодой человек, с которым вы только что разговаривали?» — «Он кузен Дональда Стюарта». — «А что вы о нем знаете?» — «Он интересовался вами, мистер Уэксфорд. Нарисовал в своем блокноте ваш портрет и спрашивал меня, как вас зовут». Я замолчал.
— Ну, а дальше? — нетерпеливо спросил Джик.
Я видел, как Хадсон и Уэксфорд закончили разговор, непринужденно кивнули друг другу и разошлись в разные стороны.
— Теперь Айвор Уэксфорд кусает локти, что выпустил меня вчера из галереи.
Сара обеспокоенно взглянула на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63